Любимый ястреб дома Аббаса

Каждый из квадратов внутри кипарисовых бордюров был цветным. Вот кусты роз, на сливочных лепестках которых замерли капли воды. Вот гладкое поле огненных петуний, а справа ровные линии желтых нарциссов.

– За тем углом кусты жасмина – но они сейчас не цветут, приезжай весной, – странно возбужденным голосом говорила она. – И тогда же будут белые лале… как это – ах, тюльпаны, конечно же. Стены будут увиты виноградом уже следующей осенью. И я забыла про маленькие ирисы, зеленовато-синие, цвета глубокой воды, – они тебе понравятся. Ведь, где бы ты ни был, должно же быть место на земле, куда бы ты мог прийти и отдохнуть, зная, что тут тебе рады. Что бы с тобой ни случилось, как бы ни шла твоя жизнь. А теперь скажи, не молчи – тебе здесь хорошо? Тебе хорошо?

Она почти выкрикнула эти слова – и вдруг замерла в абсолютной неподвижности среди дорожки, чуть наклонившись ко мне и раскинув в стороны кисти рук, ладонями вверх.

– А можно я просто посижу в той беседке? – прервал это странное мгновение я.

Вот когда произошла эта сцена из моих снов – впрочем, какая там сцена, просто Заргису идет на несколько шагов впереди по дорожке сада к утопающей в гвоздиках беседке, потом начинает оборачиваться ко мне, и тут-то ветер и пытается унести в сторону ее сияющие золотым огнем волосы.

А в беседке она назидательно поднимает свой длинный палец – кажется, даже на нем у нее можно увидеть веснушки, – и затем чуть наклоняет этот палец ко мне. И мы вместе, буква в букву, произносим:

– Па-и-ри-дезо.

И так же в один голос хохочем.

Я открыл глаза и вновь наткнулся на неподвижный взгляд Юкука.

– Я сюда постоянно прихожу, – кивнул мне длинный воин, увидев, что я не сплю. – Когда понадоблюсь, меня будет нетрудно найти.

Краем глаза я увидел в углу шатра, зачем он сюда приходит. Маленькая коротконогая девушка – та самая, что подняла крик, увидев утром два трупа и лужи крови между рядов больных, – как бы ввинчивалась под его накидку. Вот она уже чуть ли не исчезла, вжимаясь в пространство между рук Юкука, – и тут в проеме шатра появилась вторая больничная девушка. Оценив ситуацию, она сказала «ха», легким ударом бедра – «подвинься» – потеснила первую, начав и себе отвоевывать место под накидкой стоявшего, как статуя, длинного воина. Все трое засмеялись тихим смехом, а я только вздохнул и снова закрыл глаза.

Надо сказать, что два трупа и пропитанный кровью пол вокруг моей лежанки (не говоря о ней самой и только что выданной мне одежде) ввели целящих девушек и прибежавшего сюда Ашофте, главу этого заведения, в полное оцепенение. Но, как ни странно, никто не сказал даже слова – наоборот, ко мне начали относиться с некоторой опаской и молча выдали еще один комплект одежды – черной, цвета мервского бунта.

«Наш час пришел. Когда в деревне Сафизандж под Мервом мы зажжем на площади большой костер, всем собраться, переодевшись в черное, и поднять черные знамена», – сказал, якобы, непобедимый ныне Абу Муслим почти ровно два года назад. И народ пошел-из Герата, Нишапура, Балха и самого Мерва, и в какой-то момент идущая к костру толпа превратилась в реку, а впереди этой толпы палками гнали ослика с криками «проснись, Марван».

– Халифа прозвали «ишак» за то, что он без устали топает и топает по всем дорогам со своей армией, давя то одного бунтовщика, то другого, – пояснили мне выздоравливавшие соседи с их бесконечными вялыми разговорами. – Вот и дотопался. Пусть сделает что-нибудь с героем Хорасана, у которого теперь больше ста тысяч войска.

Уже через день мое плечо внимательно осмотрела женщина с бесстрастным лицом, сделала что-то очень болезненное, перевязала его заново и махнула мне рукой. И я понял, что больше можно ни за что не опасаться, кроме разве что чуть кольнувшего голода. Было это уже глубокой ночью, сам целитель Ашофте спал, не успев поесть, потому что весь день на него накатывался бесконечный поток мужчин с самыми жуткими ранами. «Кто же с кем воюет, если Наср ибн Сейяр мертв, а войска самого халифа сюда не показывают носа?» – удивился, помнится, я.

И хотел уже дотащиться обратно до лежанки и снова – спать, спать, когда рядом раздался тот же звук, что теперь постоянно снился мне после того страшного дня у убитого мастера вин: судорожный топот множества переступающих на месте копыт во дворе.

И прямо на меня, закрывая развевающимися накидками дрожащий свет ламп, за подмышки понесли какого-то человека. Ноги его волочились по земле, одну руку он придерживал другой, при этом, закинув голову, тонко, с хрипом, выл.

Там, где я стоял-то есть в главной палатке, у стола, где беспрерывно резали и зашивали все новых раненых, – не было уже никого. И поэтому вся эта разгоряченная толпа воинов бросилась прямо ко мне, перебивая друг друга и размахивая перед моим носом руками.

Я, еще плохо державшийся на ногах, махнул рукой ближайшей лекарской девушке, а дальше – мне оставалось лишь самому начать что-то делать, пока несчастный целитель протирал глаза и шел сюда.