Любимец зрителей

Сильвен откладывает оружие. Она нужна ему, эта роль. Все происходит так, будто роли, сыгранные им ранее, подготовили эту, оповестили о ней. Он будет Вертером. Он уже Вертер. Этот жест, когда рука подносит пистолет к виску, – как трудно его выполнить, не создавая впечатления надуманности или позерства. Сильвен уже владел его секретом… как бы это сказать… он получил его в наследство, а точнее, унаследовал от отца. Весь фильм будет держаться на этом жесте – самоубийство из честности, – самом красивом, самом благородном. О нем станут говорить на званых ужинах: «Если вы не видели Дореля в финале “Вертера”, вы ничего не видели, моя дорогая. Это колоссально! Вас так и одолевает желание всадить себе пулю в лоб».

Сильвен потешается над собственной экзальтированностью, но воспринимает ее с благодарностью. Это и есть жизнь. Надо, чтобы пьяная дрожь пробегала по артериям, мускулам, стучала в висках, складывалась в песню, в припев, ритм которого настукивают кончиками пальцев. Ах! Телефон. Это Ева.

– Алло! Сильвен?

– Я. Ну что, ты виделась с Медье?

– Виделась – не то слово. Он не перестает мне названивать. Судя по разговору, информация Желена соответствует действительности. Медье и в самом деле намерен ставить «Вертера». Он при деньгах, а это главное.

– Ну а я? Что они думают обо мне?

– Много хорошего… Да-да, уверяю тебя… Над распределением ролей он еще вплотную не задумывался. На роль отца Шарлотты намечается Дюмениль или, возможно, Жорж Вильсон. С самой Шарлоттой он тоже еще не определился. Его коллеге хотелось бы видеть в этой роли итальянку, но они еще ничего не решили. Медье надеется осуществить франко-итало-немецкую постановку, так как знаком с одним промышленником из Рура, способным заинтересоваться таким проектом. Но тогда было бы политичнее сделать Шарлотту немкой.

– Какое-то темное дело, – вздыхает Сильвен. – Но скажи наконец, а как же я, черт побери?! Меня-то взять он согласен?

– Все, что я могу тебе сообщить, – мы приглашены на обед. В час дня, у Ледуайена. Ты, Марилен и я. Ведь ты знаешь продюсерскую братию. У них проясняется в мозгу только на полный желудок. Так что я настаиваю – пусть Марилен не опаздывает.

Сильвен в нерешительности.

– Согласен, – говорит он. – Но как бы нам пристроить к «Вертеру» и ее? Там всего четыре роли: отец, дочь, муж… и воздыхатель.

– Послушай, – он угадывает, что Ева закуривает одну из своих мерзких сигар, – если память мне не изменяет, у Шарлотты есть сестры…

– Но они совсем дети.

– Подумаешь! Что стоит взять одну из них и состарить? Между прочим, в опере так и поступили. Ты же знаешь, в кино все возможно. Значит, в ресторане… И без всяких там нарядов.

– Да, к слову, какой он из себя, этот Медье?

– Рыжий детина, по виду только что спустился с гор – водолазка, потертые джинсы. Голубые глаза смотрят поверх твоего плеча… лет сорока. Руки каменотеса.

– Это несколько настораживает, а?

– Как посмотреть. Он не из тех, кто мыслит масштабно, зато он мыслит современно.

– Именно так я себе его и представлял. Еще раз спасибо, моя добрая Ева. До скорого.

Сильвен чуточку смущен. Ему знакомы эти фильмы совместного производства. Они соберут в одну кучу двух французов, немку и итальянца. Или же итальянку и немца… Сценаристом будет американец, а режиссером – натурализованный поляк. Возможно, он и преувеличивает, но ему подфартило – на заглавную роль выбрали его. Ему еще предстоит показать, на что он способен!

Сильвен долго раздумывает, обозревая свои костюмы. У него гардероб кинозвезды, и он останавливает выбор на довольно броской двойке в стиле принца Уэльского, чтобы казаться непринужденным. Он хочет с самого начала заявить о себе не как проситель. Ровно в полдень является Марилен.

– Мы где-нибудь обедаем?

– Да. Быстренько переодевайся. Нас пригласил Медье. Мне бы не хотелось заставлять себя ждать.

– Мы получили роли?

– Пока нет. Что ты себе воображаешь? Мы побеседуем – и все. Давай шевелись.

Медье объявился без четверти два. Ева описала его один к одному, только поверх пуловера на нем кожаная куртка. Очень удобно – он чувствует себя достаточно состоятельным, чтобы не трудиться над выбором формы одежды. Он дважды чмокает руку – Марилен и Еве, как будто клюет щука, и внимательно оглядывает Сильвена, затягивая мужское shake-hand[22]. Обмен любезностями. Обсуждение меню. Но Медье не тот человек, который ждет, когда подадут кофе, чтобы перейти к делу. Покончив с рыбной закуской, он атакует, обращаясь к Еве:

– Я задержался по милости Вильгельма Голдсмита – знаете, этого промышленника из Франкфурта, который приобщится к нашему делу. Прошу прощения за опоздание.

– Вы с ним договорились? – интересуется Ева.

– Почти. Что его смущает, так это позиция Джузеппе Фрескини. Того совершенно не устраивает, что в будущем фильме актеры наполовину говорят, наполовину поют. У меня впечатление, что он не выносит Массне. Сколько я ему ни толковал, что мы не намерены держаться в рамках оперы, он стоит на своем и, как истинный немец, считает роман Гёте самодостаточным для хорошего сценария.

– Возможно, он и прав, – бросает Сильвен.