Любимец зрителей

— Алло, Давио, это ты?.. Говорит Дени. Да-да, вполне терпимо… конечно, колики и сильное изнеможение… ах да, моя семья. Я тебе после расскажу… Ну уж чего-чего, а неприятностей у меня по горло. Я просто хочу предупредить, что постараюсь сократить свой отпуск. Торчать здесь долго я не намерен. На то есть свои причины. Месяца три, не больше. А то и меньше. А если у тебя вдруг не хватит людей… ну, будет прорыв, немедленно вызывай меня. Хочу, чтобы ты знал, что я здесь не застряну. Ни в коем случае! До скорого… Да, еще, как только получишь отцовское письмо, сразу же пошли его мне. Это очень срочно… Спасибо.

Ты не можешь себе представить, насколько мне полегчало после этого звонка. Теперь я мог спокойно ждать, что будет дальше. Словно я здесь проездом. Это всего лишь посадка в аэропорту — пусть долгая, томительная, но такое случалось и раньше; зато небо у меня над головой оставалось чистым. Будут и другие рейсы, новые перелеты. В столовой меня поджидали мои родные — точнее родственницы; они уже с нетерпением поглядывали на настенные часы. Судя по виду моей матушки, было ясно, что она думает: «Ну, весь в отца! Тоже вечно копается. Уж если ничем не занят, так можно хотя бы не опаздывать». Но я не стану подробно рассказывать тебе о наших обедах, днях, вечерах. Ты это домыслишь сам, придерживаясь заданного мной направления. И если тебе придет в голову какая-нибудь неожиданная или живописная деталь, будь уверен, что ты недалек от истины. Приведу пример: я как будто уже упоминал, что тетушка пыталась заниматься с Клер. Как-то раз после полудня я заглянул в кухню — на один час в день она превращалась в классную комнату — как раз когда бедняжка Клер сражалась с текстом из «Истории мифологии». Тетушка расхаживала у нее за спиной. «Дуб, увитый необычайно густой омелой… необычайно». Она склонилась над тетрадкой, метнула из-под очков неодобрительный взгляд и, призывая в свидетели висевшие на стене кастрюли, воскликнула: «Омела, а не омла… Ты ведь знаешь омелу! Я тебе ее давала от коклюша. Ну же, будь повнимательней… Поставь „е“ после „м“.»

Клер, уткнувшись носом в тетрадку, приоткрыв рот, словно прилежная ученица, склоняя голову то на одно, то на другое плечо, написала после «м» «Е». Тетушка взвилась:

— Да не «Е» заглавное, дуреха.

В ярости она обернулась ко мне:

— А ты что здесь торчишь! Не видишь разве, что ты нам только мешаешь?

— Прошу прощения, — извинился я, — но вы правда думаете, что от этого будет толк?

Она громко захлопнула книгу и сказала, обращаясь к Клер, сидящей к ней спиной:

— Раз твоему братцу лучше известно, что тебе нужно, пусть он сам о тебе и заботится.

И вышла вон с видом вдовы, бросающей вызов самой скорби. Клер заплакала. Я погладил ее по головке и присел рядом.

— Хочешь, я расскажу тебе сказочку… про козочку господина Сегена… Ты, верно, ее никогда не слышала.

Я отодвинул тетрадь, пенал. Она скрестила руки на столе и оперлась подбородком о запястье, засунув в рот большой палец. Эти детские жесты потрясли меня. Я не придумал ничего лучше, чем рассмеяться.

— Козочка… понимаешь… козочка…

Выставив вперед два пальца, я показал Клер рожки, но ей было не до смеха. Она полностью вошла в роль. Она была козочкой и заблудилась в горах. Невозможно было остановиться, сказать ей: завтра дорасскажу. Она была слишком обеспокоена. Предчувствовала, что вот-вот появится волк и будет очень страшно. Пришлось мне превратить волка в трусливое, жалкое, грязное животное, и вскоре он бросился наутек под могучими ударами рожек беленькой козочки. Побледневшая от страха Клер захлопала в ладоши и чмокнула меня в ухо, при этом грудь ее напряглась, как у женщины, готовой отдаться любовнику. Подобное простодушие вызвало у меня чувство болезненного протеста. Мне самому уже хотелось прикрикнуть на нее: «Будь повнимательней!» На следующий день она вновь пожелала послушать сказку про храбрую козочку.

— Сразу видно, — сказала матушка, — что ты не умеешь обращаться с детьми. С ними надо быть твердым.

После столь удачного начала спор не мог не перерасти в ссору. От упреков и обид мы перешли к психическому состоянию Клер.

— Ноги психиатра не будет в этом доме, — торжественно заявила матушка. — Это тебе всюду мерещатся сумасшедшие. Там, откуда ты приехал, их наверняка было вдоволь. Но в моей семье этому не бывать.

Бедняжка Клер! Я был уверен, что необходимое лечение восстановит ее душевное равновесие. Но потребовалось бы немало терпения и упорства. Лишь время приносит исцеление, мы же, «врачи без границ», всего лишь чернорабочие, латающие прорехи. Если бы не отцовское письмо, я бы тут же застегнул свой чемодан, и к черту Керрарек!