Любимец зрителей

— Ну нет! Ни в коем случае. Раз ты скоро получишь отцовское письмо, стоит обождать. Еще успеем… Предположим, отец тебе написал: «Я ухожу из дома. Хочу быть с женщиной, которую люблю», — и ты будешь локти себе кусать, что обо всем рассказал жандармам. Знаешь, чем дольше я думаю, тем больше убеждаюсь, что предположение один бис не стоит отбрасывать. Твой отец садится на междугородний автобус, встречается со своей возлюбленной в Нанте, где его уже ждет чемодан, и готово — он вырвался на свободу. Нет, лучше дождаться письма. А матери ты о нем говорил?

— Еще нет.

— Правильно сделал. И не говори. Она собирается обратиться в полицию?

— Нет. Пока не собирается.

— Тем лучше. Ну и дела! А ведь у вас все могло быть так хорошо. Нет, правда. Стоило лишь немного постараться.

— А как же Клер?

— Да, конечно. Но ее можно вылечить. А теперь, когда с ней ты… — Он схватил меня за руку и встал передо мной. — Дени… вот что я тебе скажу… Мне уже пора на покой. Хочу, чтобы ты стал моим преемником… Не будешь же ты всю жизнь скитаться по свету, а у меня здесь хорошая практика. С твоим именем, с твоей репутацией — в Лабриере знают о твоей работе за границей — ты бы горы мог свернуть. Я уже давно это обдумываю… Вот, пользуюсь случаем сказать тебе… Как ты, не против?

Я оказался в страшно неловком положении. Каково будет мне, бродяге, обосноваться здесь… Погрязнуть в рутине, провожать взглядом вечных странников — диких гусей, — самому оставаясь на привязи…

— Я очень тронут, — пробормотал я, — в самом деле, почему бы и нет? Но мне надо все обдумать, а пока, сами понимаете, у меня и без того забот хватает.

Мы распрощались чуть позже, после того как он показал мне дом. Ведь в этих краях, со все еще живущими по старинке обитателями, сохранились свои традиции, не лишенные очарования, — разумеется, если времени у вас в избытке. Обычаи гостеприимства здесь соблюдаются столь же неукоснительно, как у арабов, и бедный доктор весь извелся, оттого что не мог угостить меня стаканчиком мюскаде. Я обещал держать его в курсе дела. И вот я снова в Керрареке — точнее в парке Керрарека. Просто мне, прежде чем вернуться в замок, необходимо было побыть одному, чтобы обдумать то, что сказал мне доктор. Я напрямик вышел к пруду. Плоскодонка и каноэ стояли все там же, причаленные бок о бок. На часах — половина одиннадцатого. У меня оставалось время для прогулки. Без особого труда я спустил лодку на воду — она сама скользила по набухшей земле. Взял в руки длинный шест и легко вспомнил все, чему научился когда-то. Скоро протока стала шире, и я попал в заболоченный рукав, в котором отражалось утреннее небо. Забираться дальше ни к чему. Лабриер везде один и тот же. Сразу же теряешься в буйных зарослях, которые с равным успехом могли бы находиться в Бар-Эль-Газале. Тут же возникает странное ощущение, будто ты очутился в чужих краях. Ты один — и в то же время за тобой словно наблюдают тысячи глаз. Пение, крики птиц, плеск воды мгновенно стихают на твоем пути. Но они снова раздаются у тебя за спиной, как только невидимые обитатели чащи оправятся от испуга. Я сел, позволив лодке самой выбирать себе путь там, откуда, сквозь камыши и тростник, словно тропинки в лесу, звездой расходились водяные дорожки. На болоте вдруг стало очень жарко, и я скинул пиджак. Моя память бережно хранила топографию этих мест. Вот тут, где дно полого понижалось, водились лини, а там, на стремнине, Фушар забрасывал свои сети… а вон расщелина, у которой мы, бывало, часами ждали клева карпов, могучими и плавными рывками дергавших за крючок. Несмотря на прошедшие годы, все здесь, можно сказать, оставалось на своих местах. Чудилось, что я прикоснулся к вечности, и меня вдруг охватила паника, как если бы я боялся внезапно превратиться в старичка, без конца пережевывающего воспоминания молодости. Столь многого я ожидал от этого возврата в прошлое — а теперь вот ощущал лишь глубокую грусть, острую, как колотье в боку. Я задыхался. Поспешно оттолкнувшись шестом, я направил лодку, поднявшую тяжелую темную волну, в протоку, ведущую к шалашам, в которых, с наступлением холодов, охотники подстерегали уток. Шалаши были на месте. Два почти целые, а третий, похоже, вот-вот развалится. Шорох листьев за спиной предупредил меня, что неподалеку прячется какое-то животное. Я заметил, как слегка качнулись соцветия рогоза и камыша. Может, я спугнул выдру. Пролетел зимородок. Между кувшинками струилась вода, и вдруг я впервые услышал кукушку. То была пора гнездования, нереста, любовного брожения, которое вызвало у меня брезгливое чувство. Я повернул назад и, отталкиваясь шестом, подплыл к берегу. Оседлал свой мопед. Время приближалось к полудню. В прежние времена матушка бы меня отругала: «Где ты был? Разве не знаешь, что пора садиться за стол?» Честное слово, я заторопился. Во мне вдруг проснулся на славу вымуштрованный мальчуган. Я зашел в библиотеку и набрал номер нашей парижской миссии.