Любимая девушка знахаря

Из записок Вассиана Хмурова Что рассказал дядька Софрон

«Когда близ Сахалян-Ула стали находить золото, вкрапленное в куски красновато-коричнего кремня (Максим называл камень красивым словом «халцедон» и уверял, что начальные, то есть самые изначальные, люди делали в великой древности из такого камня наконечники для стрел, которыми стреляли зверье себе на еду), сюда на добычу его начали пригонять каторжан. Софрон помнил, как прибыла первая партия – да и прочие от первой не слишком отличались: медленным шагом, побрякивая цепями, тянулась колонна варнаков по всей длине селения, и каторжники мучительно-тоскливыми голосами пели свою так называемую «Милосердну». На эту песню выбегал народ из домов, протягивая руки с подаянием – куском пирога или черного хлеба, ломтем вареной рыбы или дичины, а то и с грошиком, хотя кандальным тут покупать нечего. Партии сгоняли в острог и запирали там, а больных, особо доходяжных, распределяли по сельчанам для поправления. Вот так попал в дом Змейновых Максим. В ту страдную пору все были на полях, одного Софрона, недавно сломавшего ногу и еле двигавшегося в лубках, оставляли дома. Он кое-как ходил за лежащим в жару Максимом, Тати помогала. Они выходили Максима, а потом тот заново сложил в тугой лубок Софронову ногу, никак не желавшую срастаться. Обязанные друг другу взаимным исцелением, они сдружились, и постепенно чужой, пришлый человек стал для Софрона роднее родного, потому что разбудил и взлелеял в нем дремавшую, старательно подавляемую страсть к возвращению в Россию, к перемене своей участи.

Отец Софрона и другие переселенцы пришли в Приамурье не своей волею – были отправлены по разнарядке. Восприняли они переезд как жестокую необходимость, как волю судьбы, с которой необходимо смириться, потому что так сродясь положено. Софрону же это «сродясь положено» было хуже горькой редьки, костью становилось в горле и заставляло ненавидеть того человека, который те слова произносил. И Максим был таким же. Он говорил, что всякий человек – сам хозяин и повелитель своей судьбы, что смиряться с ней нельзя ни в каком случае, а напротив – всякий случай надо использовать в свою пользу.

– Ты посмотри хотя бы на то золото, которое мы дробим, – говорил он. – Ему судьбой было назначено лежать веками в мертвенных объятиях кварца, халцедона. Но драгоценный металл подчиняет себе человека. Человек уверен, что он владеет золотом, хотя на самом деле – золото владеет им. Оно заставляет человека очищать себя от кварца. Вынуждает сгонять сюда каторжан – делать это, работать – и конвойных, чтобы охранять каторжан... Жизнь вашего захолустного уголка уже переменилась из-за золота, а если Стрекалову удастся доказать, что Акимкина «вода-едучка» может быть создана искусственным путем, тут дела совсем иначе повернутся.

Максим рассказал, что таких месторождений золота, где металл почти сплошь скрыт кварцевой галькой, не столь и много в России. Собственно, на Енисейском кряже есть, да и все. Но то месторождение богатое, а каково оно на Сахалян-Ула, пока неведомо. Вполне возможно, иссякнет скоро, но вполне возможно, окажется неисчерпаемым. Такое часто бывало на Урале.

– Сюда геологи должны прийти, серьезные изыскания проводить нужно, – пояснял Максим. – А Россия-матушка – страна неповоротливых толстомясов. Вон сколько петиций капитан Стрекалов отписал в Санкт-Петербург, и все без толку. Пока что овчинка выделки не стоит... Вот разве что посмотрят в столице на Акимкину «едучую воду»...

Работа каторжан состояла в том, чтобы сначала перелопачивать смешанную с кварцем земляную породу, а потом отыскивать в ней камни, смешанные с золотиной. Вслед за тем предстояло камень раздробить, а золото выбрать. Когда оно было должным образом отчищено, на свет Божий выходили самороды размером иной раз с ноготь, а то и с полпальца. Но работа требовала твердой и верной руки, а пуще всего – неусыпного надзора за каждым дробильщиком, потому что невозможно было порой устоять и не припрятать обнажившийся самород. И знали каторжные, что поселение их тут бессрочно, и стражники знали, что служить им тут не переслужить, а в местах этих отдавать самородное золото некому – не гилякам же за юколу, не маньчжурам же за буду! – но вот такова сила желтого металла, что поселяет он в людях нелепые, несбыточные и опасные мечтания, заставляет их грезить о том, чего быть не может...