Любимая девушка знахаря

– Избави нас от лукавого, не введи нас во искушение... – по мере сил помогала Алёна.

– Подите отсюда, глумцы! – сурово резюмировала фигура. – На небеси... «На небесех» глаголить надо, какое еще «небеси»! С таким-то знанием слова Божьего и лезть к Божьему лику? Да никогда, покуда я жива!

– Извините, – не унимался Леший, – вы не могли бы представиться? Насколько я понимаю, такие вопросы решает мать-настоятельница или как минимум сестра Пелагея, а не, простите, привратница, коей вы, как я понимаю, являетесь.

– Перед Богом все равны, – последовал величественный ответ. – Всякая овца ему угодна и им обласкана. А вы убирайтесь восвояси, богохульники, есть тут у нас уже художники, без вас обойдемся.

– Понятно, – буркнул Леший. – Значит, и святые места москвичам продаете?

– Идите, идите своим путем, кощунники! – заверещала привратница. – Больно много вы понимаете! Не судите, да не судимы будете!

– Сестра Зиновия! – послышался издалека женский голос. – На кухне тесто перестаивается, а вы разговоры разговариваете!

– Иду, сестра Елизавета, – совсем другим тоном, вовсе даже не скрипучим, запела фигура. – Иду, моя хорошенькая, в миг един пироги в печку вскочат. Тут нецыи наезжие речи ведут богопротивные, вот я и заворотила их прочь! – И снова зашипела в воротную щель: – Идите, говорено же, есть у нас художники, наняты уже и работать начали!

Ворота со стуком сомкнулись, лязгнул засов. Послышался скрип снега под удаляющимися шагами. Чудилось, что сестра Зиновия доругивается, уходя.

– Мать честная... – охнул ошеломленный Леший. – Вот тебе и Зиновия. Цербер и Аргус в одном флаконе, а не Зиновия. Слушай, а как она нас клеймила? Богохульники, глумцы, кощунники и еще... как их... Немые, что ли? Но я вроде бы очень красноречиво с ней общался, чего ж немые-то?

– Да не немые, а нецыи, то есть суеверы по-старославянски, раньше так язычников называли, – пояснила Алёна. – Ну и что теперь с росписями будем делать?

– Да ничего не будем. Поедем домой, не ломать же монастырские ворота, – пожал плечами Леший. – Понятно – опоздали мы. Феич, наверное, был не в курсе, что заказ уже пристроен. Да ты знаешь, я сильно и не огорчился, если честно. Общение с Зиновией все настроение убило.

– Да уж, намоленное пространство почему-то не навеяло ничего благолепного, – согласилась Алёна. – Тогда поехали в город, что ли? Есть шанс вернуться засветло, если поторопимся.

Они снова загрузились в «Форд», развернулись и поехали из деревни. Небо серебристо светилось близостью к сумеркам, в кронах развесистых ветел и высоченных берез метались галки и орали – видать, непогоду накликали. Немыслимо-сусально поблескивал купол монастырской церкви. Была она трехглавая, однако лишь один из небольших куполов оказался вызолочен, остальные темнели неприглядной дранкой.

Алёна обиженно посмотрела на купола. Обиделась она за Лешего, ну и отчасти огорчилась: надеялась, пока он будет обсуждать заказ, поглядеть на быт сестер. Ее, великую греховодницу и эпикурейку (или эпикуреянку? Или для женщин сего термина не предусмотрено? Ну вот вам и еще один типичный случай дискриминации по половому признаку!), ужасно интересовал всякий не вынужденный, а добровольный отказ от того сонма желаний, которые всегда искушали ее душу, раздирали тело и смущали ум. Не то чтобы она пыталась брать с кого-то пример, тем паче с половых затворниц, – скорей надеялась найти подтверждение тому, что иной образ жизни ей противопоказан. Да вот не удалось...

Деревня сползла по увалу, скрылась в сугробах и скоро осталась позади. Сейчас переехать мостик над незамерзшей, быстро-быстро текущей речкой с осклизлыми сугробами по берегам, повернуть – и, можно сказать, до большой дороги рукой подать, каких-то двадцать километров.

– Вах! – удивленно воскликнул Леший, притормаживая. – А это еще кто?

Удивляться было чему. Из-за поворота показался высокий человек, увешанный фотоаппаратами, в распахнутой дубленке и джинсах, заправленных в валенки до колен. Был он молод, белокур, бородат, в волосы и бороду вплетены разноцветные ленточки и бусинки, а в ноздре имело место быть серебряное колечко.

– Милостивый бог, – пробормотала Алёна почти со священным ужасом. – Туземец, никак? Ты видишь его нос?

– Вижу, вижу, – кивнул Леший, притормаживая. – А ты видишь блямбу на его шубе?

Слева на груди дубленка незнакомца была украшена изображением орла, за распахнутыми крыльями которого виднелись яркие лучи восходящего солнца. В когтях орел держал какой-то странный нож.

– Ариец? – предположил Леший. – Или древний римлянин?

Алёне блямба что-то напоминала, но что именно, она никак не могла сообразить.

Между тем туземец (ариец или древний римлянин, нужное подчеркнуть) замахал рукой и двинулся к «Форду». Он что-то говорил – губы его шевелились, но слышно ничего не было.

Алёна опустила стекло.

– Здравствуйте, люди добрые, – донесся голос незнакомца. – Подвезете пару кэмэ, до заброшенной деревни? Мне там надо пару десятков кадров нащелкать на закате.

И блондин потряс многочисленными фотоаксессуарами, висевшими на его могучей груди.