Лицо отмщения

— И тебе мой поклон, — молвил Владимир Мономах, держа перед собой испуганно мечущийся под низким сводом факельный огонь. Неровное пламя выхватывало из темноты странный, пожалуй, даже ужасающий предмет — человеческую голову в украшенном каменьями золотом венце. На лоб из-под венца выбивались длинные темные пряди волос, столь же темная, чуть седоватая борода едва не скрывала серебряное блюдо, на котором лежала голова. Князь поежился, сквозь пламя факелов поймав на себе немигающий взгляд ярких с поволокой желтых глаз.

— Что скажешь, княже? — как-то неестественно шевеля губами, проговорил человечий лик.

— Кинули жребий. Мстиславу идти.

— Это хорошо. Что же гнетет тебя?

— В Киеве неспокойно, — нехотя выдавил князь, — говорят, чудище какое-то в Днепре видели. Бают, лодку рыбацкую пополам, точно былинку, перекусило. А еще сказывают, корову утащило…

Владимир поймал себя на мысли, что ему мучительно, до зубной боли и дрожи в коленях не хочется касаться темы, ради которой он, собственно, и пришел сюда.

— Страшное чудовище, — негромко, с едва уловимой тенью насмешки проговорила голова. — Не беда, князь. Оно, может, и к добру, а не к худу. Вели Мстиславу чуть свет идти к берегу Днепра да взять какую-никакую коровенку с собой. Пусть загонит ее в реку да стегает, чтоб та мычала и воду коломутила. А как всплывет чудище ужасное — пусть тогда не зевает и рубит его что есть мочи. О том не печалься. Будет сыну твоему победа, а воинам его перед дальним походом — добрый знак.

— Как ты сказал, так и сделаю, — склонил голову Великий князь.

— Это мудро, — прошептал собеседник Мономаха и продолжил, не спуская с повелителя Киевской Руси тяжелого, погружающего в оцепенение взгляда. — Но ведь ты не с тем пришел.

— Все тебе ведомо, дух нечистый, — как-то враз обмякнув, вздохнул Владимир Мономах.

— Почто клеймишь меня облыжно? Было ли когда, чтоб я солгал, чтобы слово мое от истины уклонилось?

— Правда твоя, — нехотя признал его собеседник. — Не было такого.

— Было ли когда, чтоб я у тебя награды требовал или жертв каких?

— И того не случалось, — признал Великий князь, — а только ведаю я, что все это — козни лукавого. Ни к чему словеса твои, все мне ведомо. Не ради себя, а только ради земли Русской на великий грех пошел, душу свою обрек на муки адские.

— Чего убоялся, княже? Нешто слова, данного тобою?

— Слова… — повторил Владимир Мономах, — по слову тому весь я ныне во власти твоей. Чую, уж близок день расплатный. Нынче за окном светлицы всю ночь пес черный выл. Уж и каменьями его отгоняли, и мясо кидали — воет, паскуда.

— И ты устрашился?

— Не то! — резко вскрикнул Мономах. — Я никогда ничего не страшился — сам ведаешь. И на врага любого ходил, и пардуса злого руками с одним засапожником брал. Другое тут. Знаю я, что приходит година моя. Что ни день, грудину жжет, а сердце то вскачь идет, то вдруг — раз — и будто стало. И дышу — не продышусь. Видать, помру днями.

— Нет, не днями, но скоро. Да и то, обещаю тебе, и умрешь-то ты лишь для этого мира.

— Нешто вурдалаком меня сделать порешили? — ужаснулся Великий князь.

— О-о-о-о-о!.. — едва не взвыл необычный собеседник. — Не демон я, князь, не Вельзевул, не Люцифер, не кто иной из кругов адских. Уж сколько лет речам моим внимаешь, почто ж усомнился?

— Ладно уж, — махнул рукой Владимир, — когда ж такое было, чтоб лукавый да вдруг правду сказал. Снявши голову, по волосам не плачут. Говори, что мне делать надлежит, как смертушку лютую принять?

— На краю земель твоих, близ реки Итиль средь пустых лесов озеро имеется, зовется оно Светлояр.

— Как же, ведаю, — кивнул Мономах, — в прежние времена посреди него еще град стоял, Китежем звался.

— Он самый. Вот пред тем, как Мстислав в земли дальние отправится, объяви сынам и ближним людям свою волю. Мол, желаешь ты в те края наведаться и в водах светлояровых искупаться…

— Стало быть, утопнуть мне надлежит, — обреченно выдохнул потомок императора Византии.

— Поступай, как я говорю, — уже резко отчеканила голова, — и помни о слове, тобою данном. Я не демон, но и гневить меня не стоит.

— Слово мое — пуще стали, — выпрямился Мономах, — а тебя, хоть ты и дух адский, не убоюсь.

Глава 8

Я верю только в те чудеса, которые делаю сам.

Гарри Гудини

Вальдар Камдил греб что было сил, пытаясь одолеть течение и оказаться на песчаном берегу, а не на каменистой гряде, довольно неприветливо торчавшей из-под воды и очень напоминавшей нижнюю челюсть уснувшего дракона.

— Давай, капитан, греби! — слышалось рядом.