Лицей, который не кончается

Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя —
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды….

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

«Сеятелю» предпослан эпиграф: «Изыде сеятель сеяти семена своя». Так начинается евангельская притча о сеятеле. Эпиграф имеет горько-иронический смысл: вся почва, вся земля неплодоносна, нет «доброй земли» и незачем сеять…

Оба произведения выражают глубочайшую духовную трагедию художников (не первую для Гойи и не последнюю для Пушкина). Оба датируются 1823 годом. И тут, наверное, не просто случайность: именно к этому времени и задушена была свобода и в Испании, и в Италии, и в Греции (а через два года и восстание декабристов в России).

Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий,
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?..
. . . . . .
Все пало – под ярем склонились все главы…

Гойя сам видел, как толпа, вчера еще приветствовавшая республику, сегодня ее проклинала.

Друг Пушкина вспомнил о поэте в тот момент: «мрачно ожесточенный дух». Сам поэт признавался: «Захлебываюсь желчью». Будто Пушкин – не Пушкин.

И сравним еще «Бесы» Пушкина и «Капричос» Гойи. Слава богу, уже мало кто воспринимает пушкинское стихотворение как описание «природы» и «пейзажа». 7 сентября 1830-го в Болдине не было ни «листьев в ноябре», ни «снега летучего», ни «вьюги» (возможно, было даже и солнечно). А на душе у Пушкина:

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…

Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?..

А «Капричос»? Разве это не о том же самом? Несметное число чудищ: ведьмы, домовые, коты, мыши, ослы, карлики и великаны, человек с клювом, сова в очках. Урод на уроде. Звери как люди, и люди как звери. Воют, плюются, рыдают, гогочут, пляшут, непристойничают. Какая-то дьявольская круговерть, парад всех фурий, карнавал всех сил зла. Такого не было и в Дантовых кругах.

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна. <…>

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…

43-й лист «Капричос» – «Сон разума порождает чудовищ». Это – сам Гойя, тоже с надрывным сердцем.

Судя по черновикам Пушкина, первоначальное название «Бесов» было «Шалость». Но ведь «Капричос» так и переводятся – прихоть, игра фантазии, шалость.

Опять случайность? Один литературовед заметил о «Бесах»: «шалости» не вышло.

Один искусствовед сказал о «Капричос»: «Название это – маскировка от цензуры». Да не наоборот ли? «Бесы» и есть «Капричос». А «Капричос» и есть «Бесы». «Шалость» вышла, и «Капричос» вовсе никакая не маскировка. В самих названиях этих и выражен какой-то мировоззренческий принцип изображения зла и одоление его. До Гойи так начинал мыслить Босх («Корабль дураков», «Воз сена», «Сад земных наслаждений»…), а после Пушкина продолжил Достоевский («Бесы», «Бобок»…).

Но, может быть, сходство Пушкина и Гойи ограничивается лишь трагическими их мыслями и образами? Нет, нет. Да и само трагическое для них есть, в сущности, выражение их жажды жизни и жажды правды о ней. Само их обращение к трагическому есть уже мужество жизни, то мужество, о котором писала Марина Цветаева. Когда Гений в отчаянии восклицает: «Петь не могу!» – он слышит в ответ: «Это воспой!»

Первоначальному наброску «Сна разума» Гойя дал такой комментарий: «Автор спит. Его единственное желание состоит в том, чтобы стереть с земли пагубные суеверия и с помощью этого фантастического творения подготовить основу для торжества истины».

43-й лист в его окончательной форме сопровожден такими словами автора: «Воображение, покинутое разумом, порождает немыслимых чудовищ; но в союзе с разумом оно – мать искусств и источник творимых им чудес».

Союз воображения и разума против союза ума и фурий – вот кредо Гойи.

А у Пушкина:

Да здравствуют музы,
Да здравствует разум.