Лицей 2022. Шестой выпуск

Я хотел сказать, что она вечно одета в красный шерстяной платок, но осёкся. Я начал выбрасывать прилагательные, сводя всё к служебным глаголам и существительным, которые можно потрогать или понюхать.

— Баба Нина неприятно пахнет, потому что возится с козами. В детстве она угощала меня помидорами с собственного огорода, и те отдавали козлиным духом.

— Я так и думал. А что вокруг?

— Так… Мы идём по узкой асфальтированной дорожке. На ней могли бы поместиться ещё двое таких, как мы. Не больше. Справа от нас лес. Он… Вот волосы ты трогал на голове? Лес какой-то такой. Его много. Не обнимешь. Слева от нас домики. Они все… одинаковые, хотя и разноцветные. Из-за них тесно.

— Не переживай. Можешь называть цвета. Все боятся при мне называть, а зря. У меня чёрный — это как хлеб, белый — холодная вода, красный — язык, а синий — порез.

— Интересно… Слушай, а к чему у тебя ноутбук в комнате?

— Музыку слушаю. Я нажимаю одни и те же кнопки. Мне папа настроил. Ещё там фильмы есть. Я их слушаю.

— И какие ты фильмы любишь?

Яша засмеялся:

— Чёрно-белые.

Такой трогательной была эта шутка. Я улыбнулся; в душе моей рождалось нечто женственное, такое, что можно превратить в стихи.

— С титрами, — добавил Яша. — Говорят, это буквы внизу экрана, а буквы — это знаки на бумаге, а бумага — это то, чем жопу вытирают. Титры — это как бумага для жопы? Да?

Он смеялся, прекрасно понимая, насколько всё, что он говорит, необычно и удивительно.

Мы подходили к стадиону, и Яша напомнил:

— Не забывай об экскурсии. Говори.

— Да, извини… Мы подходим к стадиону. Вот представь, что ты можешь бежать где-то минуту и ни на что не напороться. А под ногами трава, и воздуха много. Всё это дело круглое, как бублики. Ты бублики ел?

Яша кивнул, оступившись. Я поддержал его.

— Вот стадион — это огромный бублик с травой внутри. Он для того, чтобы бегать и играть.

— Я слепой, а не идиот. Ты не объясняй, а описывай.

— Да, идиот тут я. Так… что ещё… что ещё… Мимо нас промчался автомобиль, вот.

— Какой?

— «Девятка». Она как огромный ковшик, знаешь?

— Конечно. А у тебя есть машина?

— Нет. Я же писатель. У меня денег нет.

— Кстати, — Яша остановился. — Дай я тебя потрогаю. Может, ты станешь великим, поэтому я должен воспользоваться шансом. Я ещё не трогал писателей.

Он провёл потной рукой по моей голове, уколол в живот пальцем и долго мял щёки.

— Ого, ты лысый! Я-то думаю: чего шампунем не пахнет? Нос большой — это, кажется, некрасиво считается у вас, да?

Он часто повторял это пугающее «у вас».

— Ну, не так уж чтобы… По-всякому бывает. Я ничего вообще-то.

— Ага, вот живот у тебя, до рёбер не добраться. Руки волосатые. Как у отца. Это что? Шрам?

— Да, мне руку шили.

— Упал?

— С велосипеда.

— Понимаю. Я напоролся на нож. Кровь шла. Мама плакала.

Мы пошли дальше. Нам встречались люди, которых я уже забыл, а они меня, кажется, нет. Они всматривались в меня с удивлением, и некоторые здоровались. Я отвечал и рассказывал о них Яше. Потом мы гуляли вдоль разваливающегося общежития. Я не знал, как передать его упадок, поэтому молчал.

— Что вообще вокруг?

— Магазины, деревья, завод вдалеке. Сумерки, кстати.

— Какой завод?

— Он как… Он похож на дома, только он… Тебе же слово «зáмки» знакомо? Читали тебе ужастики всякие?

— Конечно.

— Вот то, что ты чувствуешь, когда слышишь слово «зáмок», — то же ты должен ощущать, услышав слово «завод».

— Мне в туалет нужно. Организуй приватность.

Мы шли вдоль рощи тополей. Я не знал, что о них сказать. Свечки? Вот в гущу этих «свечек» мы и спрятались.

— У меня отец работал на заводе, — сказал я. — Грузчиком. Тяжёлые мешки носил с места на место. Очень подорвал здоровье. Сердцу кранты. А теперь этот завод, никому не нужный, разваливается. Он как урод посреди посёлка.

— У всех понятие о красоте разное. У меня самое красивое — это собаки. Приятные на ощупь.

Я подумал о том, что Яша не трогал женщин, и захотел спросить: «А тебе девочки нравятся?» Как у него это будет?

— У тебя друзья есть?

— Да. В школе. Они хорошо ко мне относятся. Только слишком жалеют. Водят как идиота по коридорам.

Мы подошли к заводскому пруду. Яша захотел окунуть в него руки. Я сообщил:

— Вот пруд. Ощущение в ванне помнишь? Так вот, представь себе такую ванну, в которую одновременно могут поместиться несколько тысяч человек. Столько воды я сейчас вижу одновременно. А в воде этой рыбы, водоросли, грязь и мусор всякий. Свинство человеческое.

Яша сел на травку и задумался. Он пытался представить.

— Темнеет, — сказал я, понимая абсурдность этого сообщения.

— Мама говорит, что это так, будто медленно закладывает уши, да?

— Да. Точно! Мама твоя привыкла формулировать. Я ещё не умею как она. Всё окрашивается в несколько цветов. Это как если бы ты слышал только два звука из миллиона возможных.

— Как плохая музыка. Как попса, да?

— Да. Точно! Вечер — как попса.

Мы возвращались домой, и теперь уже я иногда спотыкался, совершенно отвыкнув от всех этих дорожек, по которым ходил много раз. Забыл, всё забыл!

Вечером мы ужинали. Я, увлёкшись, сказал Яше, что утка — как подушка.

— Горячая подушка, — добавил он.