С вознёй и топтанием они положили Катерину на заднее сиденье. Она скрестила руки на лбу, а потом запросила: «Посадите, не хочу лежать!» Её усадили, теперь старушка могла смотреть в окно. Смена положения добавила ей сил и светлого чувства, что увозят её вылечиваться, а не хоронить.
Подержавшись за руки и поглядев глаза в глаза, старики расстались. Мягко хлопнула дверь. Машина осторожно тронулась. Руднев посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как дед, словно взятый на буксир, засеменил за машиной, но скоро встал и только глядел вслед.
Погода портилась. Тучи садились ниже и вот-вот должны были излиться. Руднев притормозил у сгоревшего дома.
— А какой был хозяин? — спросил он у Катерины, заметив, что она тоже смотрит на пожарище.
— Паша? Длинной да худой. Как цапля и был.
Руднев выскочил из машины и подошёл ближе к сгоревшему дому. Печка была разобрана. Сохранилась лишь кладка у самого фундамента. Остальной кирпич был скидан в огороде в две горки. За чёрным квадратом пепелища лежали горелые брёвна, не больше десятка, да и те пустые, как сожжённые спички. Половицы прогорели, и пол был вычищен до земли, зиял ход в подпол — будто весь дом и ушёл в ту дыру.
Вот что рассказал старик. Солярка, которой приторговывал Цапель, пыхнула так, что разбудила соседнюю деревню. Взрыв не пожалел ни брёвен, ни костей. Нашли останки отца, который спал с другого угла, а детскую комнату выжгло бесследно. В огне кроме самого Пашки пропало ещё три души: две девочки и младшенький мальчик. Пожар хотели тушить, да боялись подойти. Двое опалили брови, наплескав воду к забору. Ходили с полными вёдрами, мочили ноги. У соседей занялась огнём баня, но её отстояли. А дом… Дом горел всю ночь.
Руднев вернулся за руль. Он плавно выдавил педаль газа, и машина поплыла по кочкам. На выезде из деревни Илья взглянул направо, где было много крестов. Они снова оборачивались к нему. Сзади тихо плакала Катерина. Илья подумал, что, кроме имени, ничего не знает о ней, где родилась, сколько детей дала миру… Он знал лишь, что вот это деревенское кладбище — самая родная ей земля и что она непременно хочет быть здесь, среди своих.
Руднев закрыл окна, чтобы дождь и пыль грунтовки не лезли в салон. Из кустов вылетела серая птичка. Она долго держалась перед машиной, вспархивая и ныряя, как на волне. Илья не жал на педаль, дожидаясь, пока та не слетит в сторону. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
— Бедные дети, — прошептал он.
— Да не было тама детей, — отозвалась старуха.
К обочине подошёл и затрепыхался лес. Катерина смотрела в окно, вытягивая голую шею, и, казалось, всё ещё видела родное кладбище.
8
К хлебной лавке, как вор, подлез худой длиннолапый пёс. Он затаился под окошком, через которое то и дело высовывалась рука с батоном. Хлебный аромат лился вниз, как тёплый сироп. Дворняга открывала пасть, пережёвывала его, невидимый и сладкий. Чавкала под прилавком. Подходили ноги. Собачья морда тыкалась в колени. Руки брали хлеб, руки прятали.
Один из очереди побоялся идти к прилавку и тем выдал пса. Из ларька, как шипящая пена из кастрюли, вылезла продавщица. Пёс брызнул прочь. Проглотил последнюю сахарную слюну. Пробежался, подпрыгивая и взмахивая ушами, к новому доходному месту — к рынку. Дурной, добрый щенок — он, подлиза, приставал к каждому. Прохожие шарахались, фукали, топали. Кто-то кинул кусок. Пёс обнюхал — хватил. Не мясо, не кость, не хлеб. Еле пролезло.
Нажравшись наконец всякой дряни, он деловито почесал к дому. Выбежал к реке, делящей город на две стороны: тихую, которая была псу родной, и шумную, полную машин, куда он забегал лишь однажды. На набережной он освежил все фонари и пустился через небольшой парк. За парком был его дом — сухой закуток между монастырской стеной и сараем.
Ходов за стену было два: под деревянными воротцами со стороны реки и через главный проезд, где в будке всегда сидел чёрный человек. Под воротами теперь стояла лужа, и мочить тёплое пузо совсем не хотелось. Пес дал к сухому проходу. Быстрой струёй он протёк мимо охранника и, клацая по больничным тропинкам, потрусил к своему месту.
Пробегая через сквер, пёс увидел девочку. В больничном парке она появилась недавно, но он никогда не решался подбежать к ней, потому что боялся так, как не боялся ни одного человека. Теперь девочка стояла на его пути, и пёс тоже встал, прижавши уши. Она потянула навстречу руку. Пёс отступил, не понимая, что с ним и почему инстинкты тянут его назад. Он зарычал, ощетинился. Когда девочка подошла, в собачьем мозгу было пусто. Только жар, только холод — он погиб. Пёс покорно опустил шею и слизал с босых ног девочки прелые листья.
— У вас не должно быть никаких переживаний по поводу наркоза. Это просто глубокий сон. Я надену на него маску, Коля сделает шесть-семь вдохов и заснёт.