Литовский хуторок

Ядвиська время от времени выбегала в сад и с ужасом поглядывала на полотняные окровавленные носилки и боро­датых запыленных санитаров с красными крестами на рука­вах, на неподвижных немецких солдат в желтых подкован­ных сапогах, на телеги, где стонали раненые, на автомобиль, беспрестанно носившийся по большаку то в одну, то в другую стороны.

Увидела, как санитар, неловко оступившись, едва удержал в руках носилки с раненым, и улыбнулась, но тут же выругала себя за неуместный смех.

Ян ездил на подводе по полю и подбирал убитых. К ве­черу вернулся домой молчаливый и злой. На расспросы семьи отвечал медленно, неохотно. Говорил об одном, а ме­рещились окровавленные лица, руки с плотно сжатыми кулаками...

Рассказал, как он по приказу санитаров подвозил трупы к братской могиле, хватал их за ноги и прямо с телеги, словно дрова, швырял в яму.

Солдаты иногда копались в немецких рыжих, обшитых мехом, ранцах, находили в них желтые сладкие сухарики и угощали Яна.

Он ел их, и теперь ему неприятно и тошно.

IV

Умолкли орудия — повезли их на запад. Хуторок оказался в тылу.

Хуторяне вздохнули с облегчением, полагая, что гроза миновала. Ждали писем от Блажиса, но почту расшвыряла война, и Домицелия почти месяц ежедневно утром и вече­ром в молитвах спрашивала, живы ли ее сыновья? Но писем не было, вещих снов не видела, и тревога не покидала ее.

Ян несколько раз подвозил хлеб на позицию. Возвра­щаясь домой, подолгу рассказывал обо всем увиденном.

Все твердо верили, что наши уже не отступят и немцы не вернутся.

Но вот прошел месяц, и весть об отступлении потрясла хуторок сильнее, чем когда-то весть о войне.

Днем и ночью гудит и стонет матушка-земля. Полыхают пожары. Воют собаки. Грохочут орудия и телеги.

— Русские удирают...

Вот вышла из хаты хозяйка соседнего хутора, старая литвинка, глянула на свое поле, окопами изрытое, услыша­ла жалобное мычание голодной коровы, обхватила руками голову и заголосила на всю околицу.

А в костелах и церквах — тревожный звон, все вокруг завалено узлами напуганных беженцев. Дрожащими руками священник благословлял всех католиков, по дороге забе­гавших с винтовками в костел.

С утра шел мелкий дождик, затем полил как из ведра. На каждом шагу лужи, грязь. Сзади стрельба. Снаряды уже летят и с флангов. Впереди какая-то возня, крик. Это бе­женцы с полной телегой убогих тряпок, узлов топчутся во­круг коня, окончательно выбившегося из сил.

А на хуторе Шимкунаса громкое причитание. Блажис со своим полком проходил мимо родного дома и на минуту забежал к своим.

— Как нам быть, сыночек, как нам быть? — и торопли­во суют ему в мешок сало, колбасу, сыр, хлеб.

— Сам не съешь, товарищей угостишь,— чем-то буднич­ным звучат эти слова среди всеобщей суматохи, воплей и слез.

И не выпускают из дома Блажиса. Мать с Ядвисей уце­пились в него и рыдают. Уже Монтя подает брату мешок и роняет слезы. Отец всех успокаивает, но у самого на глазах тоже слезы.

— Вам уже не убежать,— говорит сын.— Выройте в конце двора яму, накройте бревнами и сверху засыпьте землей. Во время боя прячьтесь в ней, а пока можно укрыться и в погребе. Ну, прощайте! — И, поцеловав отца, мать, обнял сестер, схватил винтовку, мешок и бегом догонять свой полк.

— Если что, дай весточку, Блажис!

А вокруг хуторов и вдоль шоссе немецкие снаряды уже вспарывают землю.

Ядвися забралась на чердак, бросилась на сено и горько зарыдала.

Мысли спутались, девушка осознавала лишь одно: на свете происходит что-то ужасное и это ужасное пришло на их землю, в их родной дом.

Ядвися выплакалась и немного успокоилась, потянулась на мягком пахучем сене, закинула руки за голову и, глубоко вздохнув, прислушалась.

Орудийный гул хотя и отдалился, но не утих и напоминал глухие раскаты грома.

Вокруг же стало тише. Стекла в чердачном окошке были затуманены мелкими дождевыми капельками и после каж­дого взрыва мелко-мелко дребезжали.

На чердак забралась кошка, вперилась зелеными глаза­ми в Ядвисю, подняла хвост и замяукала.

— Кис-кис-кис,— позвала Ядвися, но тут ее ухо вдруг уловило резкие хлопки со стороны озера.

Она быстро вскочила, подбежала к окошку, протерла рукой стекла и глянула в поле.

Шел мелкий дождик. Людей не было видно, но вдали раз за разом что-то сухо хлопало и в воздухе появлялись светлые клубочки пара, точно как от дыхания в мороз.

Присмотревшись повнимательней, Ядвися увидела, как за хутором, куда отступило русское войско, по всему полю перебегали с места на место, приседали и падали серые фигурки с винтовками в руках. А над ними все хлопало.

— Матерь божья! — испуганно воскликнула Ядвися.— Так это же стреляют.

Одна серая, увешанная мешками фигурка бежала придорожной канавой в сторону пруда. На миг присела, прицели­лась и выстрелила — раз, второй, третий. Снова подхвати­лась и быстро-быстро покатилась подальше от хутора.