Литература как жизнь. Том I

Дядя Юра, физик, участвовал в создании электронного микроскопа, войну закончил подполковником, воевал, как в песне «Землянка», «в белоснежных полях подо Мгой». Скончался на работе от сердечного приступа. Похороны его превратились в демонстрацию признания. Толпа у гроба и за стеклами закрытых окон Института электропромышленности, вертикальная толпа в несколько этажей, живой памятник, воздвигнутый единодушным порывом благодарности. На верхних этажах стояли на подоконниках, чтобы видеть процессию внизу, синие халаты заслонили окна. Работники ненаучные провожали научного сотрудника, который воевал, проектировал электронный микроскоп, обладал тенором и, доводя слушателей до слёз, пел «Землянку».

Слышал я итальянцев. Они не заглушают дядю Юру. Он брал нас, ребят, в лес и в уединении исполнял оперный репертуар. «О-о-о, но-очь лю-ю-бви-и….» – на чудный голос из кустов появлялись молодые дамы, но, увидев солидного мужчину с детьми, исчезали в чащобе. Моя мать устроила Дяде Юре прослушивание в Большом. Ему было предложено: «Хотите петь, бросайте физику». А он создавал электронный микроскоп, выставлен в Политехническом музее. (Наши семейные экспонаты есть в трех московских музеях и все три оказались закрыты, ни в один мы с внучкой не смогли попасть.)

«Лишенец – до принятия Конституции 1936 г.: человек, принадлежавший к эксплуататорским классам, политический противник советской власти, лишенный избирательных и других гражданских прав».

Из Словаря русского языка С. И. Ожегова (1961).

«Думаешь, я забыл, какая у нас была кадровая политика?» – спрашивал Эмка. И я не забыл, знаком с мнением Троцкого о причинах вспышки антисемитизма среди российского пролетариата (пренебрежение к русским святыням), но, главное, знаю из источника, откуда мне известно о многом другом, – из семейной истории.

Когда Дед Вася ушел в солдаты, его старший сын, будущий профессор электричества, остался за главного в семье: пахал. После Октября не мог он быть принят в столичный вуз по социальному признаку как вышедший из нетрудового класса сын учителя-лишенца. Пошел дед, бывший эсер, к большевику Муралову. Командующий Московским военным округом был изгнан с политической арены на обочину общественной жизни в ректоры Сельскохозяйственной Академии. Когда-то они, друг с другом в борьбе, заседали в Моссовете, и дед просил, нет, не принять, а разрешить сыну держать вступительные экзамены. Отказываясь выполнить просьбу, большевик эсеру объяснил: «Сам на ниточке вишу». И правда, ниточка вскоре оборвалась.

Закрыта дверь в Сельскохозяйственную Академию оказалась и для младшего сына сельского учителя, моего отца. Между тем Алиса-Анна Розенбаум, будущая Айн Рэнд, с «ореолом угнетенной народности» (Г. П. Федотов), прежде чем уехать в Америку, закончила Ленинградский университет. Отец сумел устроиться на курсы иностранных языков, но поступить в аспирантуру Института истории, философии и литературы ему удалось, когда интернациональная политика стала национализироваться.

ИФЛИ вошел в легенду оазисом свободной мысли, но вот факт из мемуарной рукописи, поступившей к нам в редакцию «Вопросов литературы». Знаменитый лингвист, кажется, Селищев Афанасий Матвеевич, читая лекцию, обратился к студентам: «Вы, потомки древних славян…» Был это Селищев или другой профессор, не могу проверить, автор мемуаров забрал рукопись, спохватившись, что вспомнил лишнее: потомков славян, ни древних, ни современных, не было среди студентов в аудитории московского вуза, элитного, сказали бы теперь. Отца приняли в аспирантуру благодаря латинисту Попову, диссертацию он защитил под руководством германиста Пуришева и при поддержке оппонента-шекспироведа Морозова. На первой же работе отца, с внешностью нестеровского отрока, нерусские сотрудники рассматривали, словно невиданную ими диковинку. Впивались глазами: «А ты как здесь оказался?» Это – в Москве, в одной из центральных библиотек. Эмка пишет: «Просто, как и многим другим [ «людям разных наций»], революция открыла ему [«рядовому еврею»] небывалые, а по сути несоразмерные с уровнем его личности, «возможности роста», и он попер»[71]. Просто? Не напоминать же мне Науму Коржавину: те же редакционные пороги обивали.

«Ни одно искусство, кроме музыки, не даёт такого широкого простора творить вне определённых образов».

Рихард Вагнер.