Литература как жизнь. Том I

На себе испытал диархию – параллельное действие властного механизма, всемогущего, незримого и – неподотчетного. Велели мне прийти в Правление Союза писателей прочитать решение директивных инстанций о моём назначении. Пойти – через улицу перейти, но доработать и переработать, сделать и доделать, исправить и сдать, словом, начать и закончить нужно было столько, что я говорил себе «Успеется…». Отдавая служебные долги Институту, со дня на день я откладывал поход в Правление и – не прочитал магической бумаги. Директивный документ, согласно правилу неукоснительному и негласному, вернули в положенный срок туда, откуда документ поступил и затем как в небо улетел, будто и не существовало резолюции, под которой поставил свою подпись «Миша», а заодно с ним всё наше партийно-государственное руководство. Когда в Правление я всё-таки пришел, то застал всего лишь дым над пепелищем после очистительного пожара, увидел пыль, оседавшую на дорогу, над которой, кажется, пронесся метеорит. Бывалые чиновники СП, вдоволь насмотревшиеся распоряжений свыше, и те оказались впечатлены. Они были в курсе склоки, кипевшей вокруг моей кандидатуры. «Вы бы почитали!» – сострадали мне, упустившему случай своими глазами увидеть своё торжество. Читать не читал, однако, как бывало уже не раз, на миг, словно в сказке из «Тысячи и одной ночи», открылось мне тайное тайных.

Бумаги не видел и тем сильнее ощутил магию виртуального документа. Передо мной, как по волшебству, открылось множество дверей, которые раньше были плотно закрыты и ни за что не хотели открываться. Видели документ всего лишь несколько человек, но о существовании его, казалось, знают… кто только не знал! Издательства заговорили со мной по-свойски, как с автором, которому положено печататься, а если я ещё не успел ничего новенького создать, можно и старенькое переиздать. «На его книжку уж давайте отпустим бумагу получше», – сказали в одной редакции, куда раньше меня пускали с трудом, а то и вовсе не пускали. Номенклатурная лицензия не означала, будто опубликуют всё, что я хотел бы опубликовать, но в пределах границ групповых: «Добро пожаловать!» Как говорится, без проблем. Оказавшись в журнале среди своих литературных противников, я не обрел свободы высказываться, но стало свободнее, даже и не сравнить. В магазинах принимали за своего! Кроме книжных, не знали меня по магазинам, зато узнали «Главный». Номенклатура! Старушки, вечно шептавшиеся у подъезда нашего дома на Большой Полянке, увидев дожидавшуюся меня черную «Волгу», просили меня пешком больше не ходить: не положено! Бабушки дали понять, что невыполнением их просьбы я им обиду нанесу: «Мы вами гордимся!». Скоро двери закрылись и приветливые взгляды потускнели, разве что по-прежнему улыбались старушки: «Мы помним ваш лимузин!»

«Яковлев осуществил ряд новых назначений… Главным редактором “Вопросов литературы” был сделан Дмитрий Урнов».

Джон и Кэрол Гаррар. Внутри Союза писателей, Нью-Йорк: Издательство «Фри Пресс» (Свободная печать), 1990.

Второе после «Миши» лицо, Александр Николаевич Яковлев, распределявший посты в культуре и литературе, тоже, пусть нехотя, подписавший мое назначение, на этот раз не поддался силам слева, которым он, как мы знаем, служил. Наступали новые времена, они же и последние. Последний советский Посол в США оказался первым карьерным дипломатом на этом посту, а я, последний советский главный редактор, был назначен тоже согласно профессии. Вовсе не хочу сказать, будто я был подходящей кандидатурой. Всё, что хочу сказать: на руководящую должность поставили специалиста. «Нужный человек на нужном месте», – определил, прийдя в редакцию, иностранный автор, наблюдавший за происходившим в нашей стране. Как обычно, на взгляд Запада, ситуация оценивалась без мистики: над нужным человеком стал ненужен надсмотрщик. Но если в редакции modus vivendi всё же установился, то за пределами редакции раздавались голоса, что моё назначение – позор. Говорили те, кому я был ненужен: плохо отзывался об их любимых писателях. Они же не замечали или не хотели замечать, что отзывался я плохо и о писателях, которых они не любили. Но сторонний наблюдатель в моем назначении увидел признак реформы: поставили человека заниматься делом, какому человек был обучен. А мне служебное продвижение дало почувствовать, в каком мы находимся кризисе.