Литература как жизнь. Том I

Трагедии Шекспира, какую ни возьми, завершаются установлением государственного порядка, их можно назвать оптимистическими. Они менее кровавы по сравнению с популярными в те времена представлениями «грома и крови». Вычислили соотношение по уцелевшему списку реквизита, где указано сколько и для какой пьесы требовалось «ведер крови», то есть подкрашенной воды, «отрубленных голов», «вырванных глаз» и «вырезанных языков». Оказалось, для трагедий Шекспира устрашающей параферналии было нужно в три раза меньше, чем для популярнейшей «Испанской трагедии» Томаса Кидда, успех представлению в том случае обеспечивало «всевозможными способами поголовное умерщвление действующих лиц».

Финал «Меры за меру» достаточно благополучен, однако оптимизм уклончив: власть и порядок строятся на иллюзии и самообмане, это единственный способ избежать другой крайности, когда «совесть заменяется законом», что во множестве случаев совершается сегодня, адвокаты так и объясняют: приговор по совести оказался бы, возможно, другим, но закон есть закон. «И дюк его простил», – так заканчивается написанная на основе «Меры за меру» пушкинская поэма «Анджело»: прощен нарушитель закона. «Закон – дерево» – эти слова Гоголь записал за Пушкиным. «Милость к падшим» становится способом управления. Но как простить тех, кто «не годится ни жить, ни умереть»?

Этот истинно шекспировский момент я в свое время упустил из вида. Отец мой, повидавший и потерпевший, напротив, именно на такие моменты обращал внимание. Скажем, разговор Шута с Королем Лиром в степи во время бури. Шут, «дурак» по амплуа, проявляет, по сравнению с ригоризмом Короля, глубокое и гибкое понимание того, что называют human condition – жребием человеческим[216].

В тот же ряд можно поставить многозначительный эпизод из «Меры за меру». Сцена такова: во имя сердечного правосудия, чтобы спасти достойного человека, по закону приговоренного к смерти, требуется вместо него срочно казнить кого-нибудь, все равно, кого, лишь бы вовремя. А преступника и пропойцу неизбежно ждет плаха, поэтому его просят, в виде одолжения, отправиться на эшафот на день раньше. Нет, отвечает страдающий тяжелым похмельем, не пойду, башка трещит. «Так ведь голову тебе отрубят, и сразу полегчает!» – говорят ему, а он: «Нет, и нет». «Ни на что не годен, – заключает Герцог-гуманист. – Ни жить, ни умереть»

Студент, которому дали маленькую, однако важную роль, убедительно сыграл отпетого преступника и безнадежного пьяницу. Из писателей советского времени бытописателем и, если угодно, певцом этой среды явился Василий Шукшин.

«Хоти не хоти, всё едино, ничего не достигнешь».

Максим Горький. По Руси (1912–1923).

Горьковская предреволюционная книга подразумевает вопрос, который тогда стал острее всех вопросов – о качестве людей, которых подвигали и сумели подвигнуть на революционный переворот. «Искорки в душе нет… силы, что ли?» – слова из той же книги. Множество подобных типов Горький повидал и постарался запечатлеть их, наделенных привлекательными душевными качествами и в то же время погибающих. Искорка в душе у них есть, есть и сила, не хватает «клея», который бы стянул все свойства в созидательную энергию, разве что, по Константину Леонтьеву, взовьется над ними государственный кнут. Ленин собирался переварить этих людей, Сталин положил их бессчетно, строя социализм в отдельно взятой стране.

За океаном Петр Дементьев повидал предостаточно беспутных, но видел и тех, кто хочет, может и своего добивается. Однако, что это за среда и чем завершается её торжество? Одномерными человеками, способными понять одно и проявляющим тупость за пределами своей самоудовлетворенности. В старой России сохранявшиеся и оберегаемые кастовые перегородки не дали такой среде взять своё.

Рассказывал туляк Трофимыч: первому в Туле богачу, оплатившему расходы по случаю проезда через город Великого Князя Николая Николаевича, не разрешили представиться его Императорскому Высочеству, вперед вышел обедневший князек. Таков выбор между одинаково негодными.

Таков вывод и барона Врангеля-старшего, мемуары которого охватывают время от Николая Первого до Николая Второго: «В России всё возможно, но сделать при этом практически ничего нельзя». Врангель рассказывает, как у нас не делали того, что надо бы сделать, и делали то, чего не надо бы делать, а в результате от палочного правления всевластного Николая Первого пришли к безвольному неправлению Николая, который вторым Николаем не был, и следствием неделания оказалась революция.

«Подумаю, что можно будет сделать».

«Мера за меру».

В шекспировской постановке мне, по мнению заведующего театральной кафедрой, удалась бессловесная роль стражника, но успех достался дорогой ценой.