Литература как жизнь. Том I

Заслуженного внимания единственная в своем роде книга не удостоилась. Причиной замалчивания, я думаю, было стремление наших творцов антисталинской беллетристики прежде высказаться самим. Роман Виктора Сержа, написанный на французском, появился в 1947 г., в 1951 г. вышел в английском переводе, в 1972 г. был выпущен французским издательством в переводе на русский, сделан перевод Элен Грей, а кто она такая, к сожалению, выяснить не удалось, одно можно сказать: перевод конгениальный – швы незаметны. Сравнить с французским оригиналом я неспособен, но когда впервые прочитал роман в издании 1972 г., то не заметил, что это перевод: книжка карманного формата, шрифт мелкий, имя переводчицы легко пропустить, и у меня возникло впечатление, будто роман написан по-русски, ведь Серж и по-русски писал, правда, насколько я знаю, не прозу. Чтение «Дела Тулаева», по-моему, сказалось в «Детях Арбата» Анатолия Рыбакова прежде всего в изображении Сталина: топорное подражание убедительному очеловечиванию вождя у Сержа. В «Деле Тулаева» есть яркий молодой герой Саша, убедившийся в перерождении революции. В романе Рыбакова под тем же именем выведен в упрощенном варианте тот же тип. Что же это я, Рыбакова упрекаю в заимствованиях, а Шолохову – прощаю? Не упрекаю – отмечаю сходство, и отмечаю потому, что «Дети Арбата» гораздо слабее «Дела Тулаева», а «Тихий Дон» несравненно сильнее того, что я читал у Крюкова. «Дело Тулаева» взламывает наши представления, невозможно истину этой книги усвоить, исходя из групповых пристрастий. «Серж был крайне беден и совершенно одинок», – говорится в единственной полнометражной его биографии[211]. Бедность и одиночество оказались взаимообусловлены. Литератору, чтобы найти источник существования, нужны связи. В международной среде левых Серж знал едва ли не всех и его знали. Находились и такие, кто искренне был готов ему помочь, в том числе Оруэлл, но доходило до издателей, вроде бы тоже левых, однако возникали препятствия: издатель работает на потребителя, а Серж не укладывался ни в одну из магистральных линий левизны.

Сюзан Зонтаг, с которой я увиделся уже после всех битв «холодной войны», отдавала должное Сержу, но ставила его следом за Кестлером и Оруэллом, по-моему, в силу инерции суждений уже установившихся. Но такие книги, как «Тьма среди бела дня» или «Восемьдесят четвертый год», – параболы, повествования символические. Что у Кестлера символизируется, у Сержа предстает в подробностях психики и поведения.

У Джорджа Оруэлла людьми населены ранние, «рабочие» романы и его очерковая книга «Дань Каталонии», ему с диккенсовской выразительностью удавалось изображать людей, но уж так сложилась судьба этого первостепенного по дарованию писателя: литературно слабейшая его книга «Скотный двор» принесла ему политическую славу, созданную руками людей, которых он только и делал, что обличал. Лучшие его страницы остаются нечитанными. Всё издано и переиздано, всё доступно, но даже литературные судьи, рассуждающие о «непременном значении Джорджа Оруэлла», мне кажется, не читали лучших его страниц. О превратности своей славы как разоблачителя социализма говорил сам же Оруэлл, незадолго до своей кончины утверждая: «Каждая строка, которую я написал всерьез с 1926 года была прямо или косвенно направлена против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимаю».

Виктор Серж шёл по дороге, проложенной Замятиным, но так бывает: Джозеф Конрад стал флагманской фигурой модернизма, за ним, как в фарватере, шли таланты, Джек Лондон или Грэм Грин, воплотившие его замыслы лучше, человечнее, чем это получилось у самого «адмирала». «Дело Тулаева», один из важнейших персонажей которого назван Кондратьевым, – ожившее «Мы», растянутая на роман угроза «Ужо тебе!». Но как растянутое! Написано настолько хорошо, настолько ярко, что не вызывает желания тут же делать выводы, хотя искушает слово революция, произносимое едва ли не на каждой странице и сопровождаемое то осанной, то проклятиями. Бесчисленные переживания, связанные с этим словом, в «Деле Тулаева» уловлены и запечатлены, картина богата оттенками, располагает к размышлению, подчас непосильному. В конце концов такое же впечатление, называемое в повествовательном смысле, открытым, производит и «Тихий Дон», заключением которого является черное солнце и маленький сын, оставляющий, пусть слабую, всё же надежду на будущее. В небе у Сержа, постоянно ночном, светят черные звезды, а заканчивается роман маршем молодости. Автор «Дела Тулаева» создал впечатление непрерывной преемственности революции-контрреволюции-подъема как явления единого, а не с одной стороны-с другой стороны.