Литература как жизнь. Том I

Летние военные лагеря. На вечерней поверке, когда мы, маршируя, должны были петь, Свет своим могучим рыком изрыгал: «Мы любим Р-р-родину! Мы любим Р-р-родину!». Мы подхватывали с неистовым усердием, и раздавался приказ «Отставить!». Патриотизму нас едва ли надо было учить, все мы росли в годы войны. Но летние воинские лагеря слишком напоминали «Похождения Швейка», и в подражание Гашеку каждый из нас мог бы порассказать о ненужности такого служения Родине.

Полковник задает вопрос: «Как стоит Советский Союз?». И не дожидаясь ответа, полузакрыв глаза, отвечает: «Как скала». Дает диспозицию: «На нас как бы наступает колонна танков…» Его прерывают:

«Разрешите, товарищ полковник!»

«Разрешаю, курсант Скалон».

«Как бы!»

«Что “как бы”, курсант Скалон?»

«Как бы танков, товарищ полковник».

«Молодец, курсант Скалон!».

Володя Скалон был внуком того царского генерала, который консультировал переговоры с немцами там же, в Бресте, где проходили наши военные лагеря, и, когда вопреки советам Скалона оказался заключен мир, генерал застрелился.

Наши наставники были ветеранами Отечественной войны. Никому из нас в голову бы не пришло смеяться над ними, но они оказались поставлены в потешное положение. Мы отражали атаки моторизованных подразделений почему-то «британской» армии, и эта «армия» из открытых танковых люков кричала нам на чистом английском: «Так вашу так, отходите! Нам же всем кол поставят, если не сможем на вас наступление развернуть!» А мы нежились в окопах на солнышке, оправдываясь: «Мы пали геройской смертью!» Для того и окопы рыли соответственные. Окопы роют, по Уставу, в согласии с позой стоячей, сидячей и лежачей. Мы предпочитали помельче – лежачие. Эта уловка – звено из целой доктрины притворства, принцип которой был выражен поговоркой: «Они притворяются, что нам платят, а мы притворяемся, что работаем».

Бывали и героические минуты. Штурмовали реку на транспортере, и с высокого берега машина бросилась в воду. В тот момент оказался я рядом с нашим полковником. У него горели глаза, преобразился человек, не тот, что как бы отдавал приказы и закатывал, словно в полусне, свои очи. Героям нужно героическое окружение, иначе они гаснут. Это я знал по призовым наездникам и циркачам, людям опасности и риска. А воины! Маршал бронетанковых войск Ротмистров и маршал авиации Новиков, с ними, героями Курской дуги, я оказался рядом, выступая перед школьниками Белгорода. Это они выиграли сражение. Однако Ротмистров – угасший, ну, хотя бы лихие буденновские усы, а Новиков – что за робость! «Как же это вы выступаете без бумажки?» – спрашивает меня Командующий нашими Военно-Воздушными силами, это он «осуществлял общую координацию действий авиации в крупнейшей битве моторов Второй мировой войны»[164]. Читаю, не могу поверить: тот самый воин, что робел перед детьми.

Однажды с военным летчиком-ветераном Владимиром Левко мы смотрели в небо. Каждый самолет провожаю взглядом, как след детства, оставшийся с тех пор, когда дед-воздухоплаватель еженедельно водил меня в Музей авиации, но в тот раз я смотрел не на самолеты, смотрел на летчика, некогда совершавшего на таких самолетах боевые вылеты, а сейчас следившего за ними взглядом. «Полсамолета до героя не добрал», – спокойно произнес Левко. Как так? «Героя давали за двенадцать сбитых самолетов, – пояснил пилот, – один мы сбили напару, и у меня набралось одиннадцать с половиной». Беззлобный, ровный тон летчика-истребителя, не добравшего полсамолета до Золотой Звезды, и смирение Маршала авиации перед детьми.

Когда я уже работал в ИМЛИ, то сопровождал литератора Бенарсидас Чатурведи. В числе пожеланий нашего индусского гостя была просьба показать ему советских мучеников. Понимаю, о каких мучениках подумали бы сейчас, но прошу учесть, что это было до расцвета диссидентства. Заведующая Отделом литератур народов СССР, Арфо Аветисовна Петросян, которой я доложил о пожелании индуса, сказала: «Ты ему объясни, что у нас мученики не их мученики, те лежат себе и всё». И у меня в сознании сразу же возник прототип «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого. Книга правдоподобна, но трудно было поверить в человека, А. П. Маресьева, с которым всё это произошло и с которым мы встретились. Об этой книге и о том человеке мне на Интернете попался вопрос, заданный студентом нынешнего времени: «А что значит настоящий человек?» Не знаю, как ему ответили, я бы сказал неподдельный, невообразимая непритязательность, будто им пережитое случилось не с ним, что при встрече с Алексеем Петровичем сказывалось в каждом слове и в каждом движении, а уж этого объяснить невозможно – надо видеть.