Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Как хорошо наладилась перед войной ее жизнь! Жила она тогда с мужем и матерью. Но тут разразилась война. Будь она проклята! Все рухнуло. Мать умерла ночью, тихо, украдкой, словно боялась побеспокоить людей. Мужа призвали в армию, и он погиб под Смоленском. Попробуй-ка снова устроить свою жизнь. Некрасивая, старая. Любовь свою она щедро отдавала раненым в госпитале, мыла полы, дежурила ночами, читала солдатам газеты, писала под диктовку письма. После войны перенесла свою любовь на людей, покупателей. Уйдет из этой комнаты, точно оставит здесь одиночество, и целый день вокруг нее толпятся, шумят люди. И становится теплее, легче, даже веселей. Она старалась всем услужить и обо всех позаботиться. Ведь больше ей некого было любить. А не любить она не могла.

Воспоминания Антонины Степановны прервал топот, смех в коридоре. У соседей заплакал ребенок. Вспыхнул свет, и стало полегче. Антонина Степановна включила приемник. В пустой комнате словно бы дохнуло большой жизнью. «Весна уже, — подумала Антонина Степановна, — сейчас на улице славно. Молодежь волнуется». Она вспомнила Гречихина: хороший человек, ровный характер. Представила его у себя в комнате. Ходит, что-то мастерит. Плита жарко топится, пахнет борщом, она, Тоня, хлопочет. Переговариваются о делах в универмаге. Например, кого премируют Восьмого марта. Еще не было праздника, чтобы Антонину Степановну не премировали. Она уже рассматривала это как должное. Однажды не дали премии, и она проплакала от обиды всю ночь. Месяц здоровалась с директором холодно. А сейчас ей захотелось плакать оттого, что никогда Гречихин не будет хозяйничать в этой комнате, никогда они не будут говорить здесь о делах в универмаге.

Но, несмотря на эти мысли, Антонина Степановна все же встает, разогревает утюг и начинает гладить лучшее платье.

На другой день она пришла в универмаг в новой пестрой жакетке. Голову повязала голубым платочком. На макушке торчали два кончика, словно уши.

Симочка, глядя на них, потихоньку смеялась. Она побежала в парфюмерный отдел к Нине:

— Ой, чудеса, моя брюзга принарядилась! Уморила! И все стреляет глазами в Гречихина. Ей-богу!

Вечером Гречихин пригласил Антонину Степановну в кино. И ей очень понравился этот вечер. Прощаясь, Гречихин, как показалось Антонине Степановне, особенно долго и крепко пожимал ей руку. Антонина Степановна краснела, смущалась. Легла она спать с легкой душой.

В универмаг пошла снова принаряженной. По березам текли капли, висели на кончиках ветвей, и ветер срывал их, уносил на заборы, на мокрый серый снег. Антонина Степановна взволнованно прислушивалась: под снегом бежали, тихо булькая, прозрачные струи, вырывались около заборов наружу, клокотали и опять закапывались в снег. На дороге лошади проваливались по колено, и в эти глубокие провалы цедились струйки желтой, как пиво, воды. В палисадниках из луж с ледяными донцами поднимались мокрые вербы и цвели серебристыми плюшевыми шишечками.

Давно уже так, совсем по-молодому, не волновалось сердце у Антонины Степановны. Старомодная зеленая шляпка сползла на затылок, глаза разгорелись. «Ах, господи, как все-таки хорошо на свете!» — подумала она и улыбнулась пробежавшей по лужам девочке.

Войдя в универмаг, она увидела новый номер стенной газеты. О ней часто писали как о лучшей продавщице. Антонина Степановна очень гордилась этим и после таких заметок чувствовала себя нужной людям. Но сегодня ей сразу же бросилась в глаза карикатура: Антонина Степановна болтала с Симой и подавала покупателю два левых ботинка. Внизу подпись: «Образцовое обслуживание».

Все на земле померкло.

Уши Антонины Степановны сделались алыми. Она шла в свой отдел, и ей казалось, что все продавцы смотрят на нее насмешливыми глазами. Чувствуя слабость в ногах, она заняла место за прилавком, даже не взглянув на Симу.

Торговля до перерыва шла вяло, покупатели проходили мимо. Сима лукаво смотрела на платок Антонины Степановны и раза два бегала в отдел головных уборов. Антонина Степановна видела из-за реденькой толпы, как она отвратительно кокетничала с Гречихиным, а тот противно улыбался. Улыбка на его лице не вспыхивала, а расплывалась, как жирное пятно.

А в обеденный перерыв Гречихин сам подошел к Симе. Антонине Степановне почудилось, что он шел по паркету не как обычно, а противно семеня, точно козел. Во рту дымилась дорогая папироса, хотя он никогда не курил, а в лихо отставленной руке краснел и серебрился пучок распустившейся вербы. Все это было неестественно и никак не вязалось с солидным и степенным Гречихиным. Он галантно поклонился Антонине Степановне, но вербу поднес Симе, и девчонка торжествующе засмеялась.

— Пойдемте сегодня в кино? — предложила Сима.

— О, с пребольшим удовольствием!

Перед глазами Антонины Степановны поплыли оранжевые круги, но она рылась в обуви, деловито перекладывала коробки с места на место и всей душой ненавидела сейчас обоих, с горечью чувствуя свое бессилие.

На другой день она пришла в старой фуфайке, без платочка с голубыми ушками, и опять поясницу окутывала шаль.

Сима первая тихо и мягко поздоровалась: