— Ну, бабища! — пробормотал Фетисов. — Полное моральное разложение!
— А ведь что-то изломало ее душу, — с горечью проговорил Кунгурцев.
— Да просто распустилась, и все тут!
Но предположение Кунгурцева оправдалось.
— Бородулиха была другой, — сказал им ветхий старик, гревшийся на завалинке. — Она была — Пашенькой. Это война сломала ее. Мужик ее погиб на фронте. А она его больше себя любила. Вот с тех пор и пошло у нее все наперекосяк. Пить стала. Прикашшицей была в магазине, да как-то однажды недостача обнаружилась. И угодила Паша в тюрьму. Оттуда и девчонку приташшила.
— Чепуха все это, — хмуро заявил Фетисов. — Человек должен уметь управлять собой.
Кунгурцев сердито покосился на него.
Вечером пришел в гостиницу совсем разбитым. Не спалось почти до рассвета. В большом — на десять человек — номере стоял храп, густо пахло сапогами. В окно смотрел печальный тоненький месяц — освещенный бочок серого, очерченного серебряной каемкой-паутинкой шара. Такое Кунгурцев видел впервые.
От всей этой истории с Бородулихой на душе было тошно.
На другой день Кунгурцев уезжал.
— Я все это возьму под свой контроль, — заверил его Фетисов. — В случае чего оформлю дело через суд.
— Девочка должна быть устроена, — строго сказал Кунгурцев на прощание. — Вы позвоните на турбазу мне. Договорились?
Уже смеркалось, когда Кунгурцев приехал на турбазу…
Все здесь деревянное: лестницы, домики, столовая, магазин. И все это ютится между елями, соснами, под раскидистыми березами.
На площадках длинной лестницы — скамейки, а вместо урн — ведра. Чтобы не перевертывались, они прибиты к плашкам. На втором этаже главного корпуса — веранда. Тут — бильярд. Днем отсюда все озеро видно, а сейчас в темноте оно едва угадывается.
Крутая лесенка ведет через люк на большой высокий чердак, освещенный яркой лампочкой. Чердак весь перекрещен стропилами. Кунгурцев увидел брошенную гитару без грифа, груду ломаных пюпитров, стульев. Здесь валялись, натянутые на рейки, лозунги: они лежали изнанкой вверх, и сквозь кумач проступали буквы, написанные мелом.
В углу отгорожена комната с полукруглым окном на озеро, в ней жили два знакомых инструктора. Они-то и отвели место Кунгурцеву.
К дощатым стенам прикреплены кнопками зеленые с голубыми цветами обои. Кнопок так много, что кажется, будто обои усыпаны мухами. В открытое окно дует ветер, и обои местами пузырятся, трещат о стену.
В комнате валяются кеды, рюкзаки, спальные мешки, туфли, книги. На тумбочке — приемник, на столе — хлебные корки.
Внизу на веранде, возле здания, на широких лестничных площадках еще гомонила молодежь, играл аккордеон, шаркали ноги танцующих, звучал смех, а усталый Кунгурцев уже с удовольствием растянулся на кровати. Где-то здесь и его спутница. В памяти зазвучало: «Я люблю тебя такую, лебедь — белая река!»
Он лежал и все видел приветливое, полное лицо. Розовели кончики ушей, кончик носа, кончики пальцев, словно женщина только что вышла из студеного озера. И вся она чистая, прохладная. Щурится, будто смотрит издали…
Проснулся Кунгурцев от запаха хвои. Едва рассвело. В открытое окно дышал елями, травами, озером сине-зеленый Алтай.
На чердаке жили белогрудые ласточки. Когда Кунгурцев вышел из комнаты, они заметались, закричали. Он скорее с чердака — в люк, по лесенке — на веранду. Лагерь еще спал. Тишина, пустынность.
И вот оно, Телецкое озеро! По-алтайски: Алтын-Коль — Золотое озеро. Кунгурцев шел по берегу. Далеко в лесу, в невидимом селе рокотал движок, гавкали собаки, орали петухи; на воде гоготали, крякали, хлопали крыльями утки и гуси. В кустах птахи какие-то цвинькали. Мягко и нежно покаркивая, пролетели два черных ворона.
Кунгурцев остановился возле маленькой зеленой палатки рядом со стогом, прилег на траву, закурил.
Озеро извивалось среди гор. Хмурые отроги их толпились у самой воды, словно прилегли зелено-косматые чудища, подогнув передние лапы, припали к озеру и, чавкая, пьют и пьют и никак не могут напиться.
За прибрежными горами виднелись другие, за другими синели третьи. Чем дальше, тем они туманнее, призрачнее.
Озеро чисто-черное, мрачноватое. Тарахтя, прошла моторка, оставляя след, как самолет в небе. Отходя от моторки, он расширялся и расширялся, образуя узкий, длинный треугольник.
Эти длинные морщины-полосы — с одной стороны серебряные, с другой черные — катились к берегу со стогом.
Прожужжало еще несколько моторок, натягивая за собой серебряные струны. Они сделали озеро полосатым.
Кунгурцев услыхал шорох палатки, обернулся и нисколько не удивился, увидев свою попутчицу.
— Вставайте! Новый день начинается! — крикнул он, точно сообщил о каком-то чуде.
Травина, увидев его, засмеялась.
— Я соскучился о вас, — сообщил он доверчиво. — Как ваше имя?
— Зовите Еленой.
— А фамилия?
— А зачем она вам?
— Не знаю. — И он тоже рассмеялся.
— Ну, все уладили?
— Почти!
Травина, усмехаясь, только головой покачала…