Лист Мёбиуса

Во имя будущих вазочек народ гурьбой валил в мастерскую сортировать палочки, прихватив с собой полиэтиленовые мешочки. Это не возбранялось, ибо что же плохого в том, когда больные в вечерние часы занимаются в своих палатах делом. Однако сестре-наставнице приходилось быть начеку: стоило отвести взгляд в сторону, как прилежные сортировщики запихивали в свои мешочки самые лучшие палочки — гладкие, прямые, с приятной фактурой дерева. А в пачки, предназначенные для мороженого, попадали кривые и колючие, потенциальные занозы в языке. Такова история увлекательной трудотерапии, в которой Эн. Эл. пока не должен был принимать участия, поскольку его основная обязанность, определенная доктором Моорицем, заключалась в том, чтобы караулить на краю провала своей памяти. Как это он сказал? А, караульте прилежно и вожделенно…

Утро выдалось медвяное, теплое и солнечное, никаких лесных страшилищ либо морских чудовищ, подсказывала интуиция, никаких шотландских «Несси» в этот день ждать не следовало. Да и были ли они в волнах его подсознания? Значит щелкнем лекаря по носу каким-нибудь рафинированным пустячком, не очень-то приятным для приверженца открытых дебютов.

Ежели душевный лекарь ждет, что я начну свои раскопки с раннего детства, дескать, по законам психиатрии самого светлого периода, то, по всей вероятности, первые удары заступом следует сделать в той части памяти-грунта, где запечатлелась высокая, прямая фигура дедушки с лихими усами. Вот он стоит позади хрупкого деревянного треножника, на котором укреплен большой и, вероятно, очень дорогой пластиночный фотоаппарат. С завидным безразличием дедушка набрасывает на голову черное покрывало, несколько страшащее мальчика, и, наклонившись к аппарату, смотрит, что же. изобразилось на матовом стекле. Без покрывала, в чем и мальчику позволено было убедиться, на стекле едва видны смутные контуры, а под ним все преображается, становится сверкающе ясным. И переворачивается вверх ногами? Нет, этого я не помню, но почему же возник такой вопрос? Ладно, оставим вопрос открытым.

Конечно, вполне можно было бы показать дедушку в его столярке либо в кузнице, а также на поле, но эта полусогнутая поза под черным покрывалом самая впечатляющая. К тому же символическая — ему ведь самому следует исхитриться и заглянуть во что-то непроглядное.

Одно из помещений их большого, двухэтажного, не столько деревенского, сколько пригородного (конечно, по нынешним представлениям) дома, в котором насчитывалось семь, не то восемь комнат, было отведено под фотолабораторию или под ателье, как теперь говорят. По-видимому, занятие фотографией приносило доход, потому что каждый уважающий себя хуторянин старался повесить в горнице портреты, свои и близких, в красивых рамках и преимущественно в бежевых тонах. И в каждой семье, за исключением разве самых бедных, обязательно имелся альбом в бархатном переплете. Иногда даже с художественно выполненной застежкой, кажется, в стиле модерн. Дедушкина продукция пополняла эти сокровищницы, порой снабженные застежками с секретом, и поскольку в ближних пределах не было конкурентов, работы ему хватало.

Эн. Эл. помнит не только фотокомнату, но еще так называемую «комнату для съемок», в которой почти всю стену занимало окно, состоящее из маленьких квадратных стекол, чтобы было больше света. В ней находились два декоративных задника. На одном из них был нарисован пейзаж с чудесными стройными березами. Перед березами ставили круглый коричневый столик с резьбой, покрывали его кружевной скатертью и на нее клали песенник. А уж на нем лежала рука крестьянской девушки, и взгляд ее был устремлен вдаль. Карточки, имевшиеся почти в каждой семье, получались прекрасные; можно было представить, как шумят березки. Руки у девушек были толстопалые, знакомые с нелегким крестьянским трудом, не самым лучшим образом чувствовавшие себя в состоянии покоя. Лица получались оторопевшие от испуга, глаза неестественно выпученные, словно девушки страдали базедовой болезнью. По большей части об очаровании не могло быть и речи, наверное, из-за длительной выдержки, ведь приходилось сидеть неподвижно. (Мальчик тоже боялся неподвижности — то ему хотелось чихнуть, то почесаться. Один групповой снимок пришлось из-за него выбросить, дедушка его отругал — он никому не давал спуску. После этого случая мальчик еще больше боялся фотографироваться.)

Но пуще всего мальчику нравился сам процесс печатания карточек.

— Если ты хочешь посмотреть, то сходи прежде во двор по нужде, я тебя так скоро отсюда не выпущу, — говорил дедушка и ему не приходилось повторять это дважды. Между прочим, дедушке, кажется, нравилось, что мальчик наблюдает за проявлением-закреплением, интересуется делом.