Лист Мёбиуса

– Правильно, на студенческий билет. Я же студент – факультета журналистики государственного университета.

Федор уважительно посмотрел в мою сторону. Да, не всегда встретишь (вот так запросто!) студента факультета журналистики да еще и государственного университета! Потом со вздохом сообщил, что у него осталось полсотни, и что должно хватить.

Начальник поезда оказался гораздо хуже, чем я предполагал. Если взять Трех Толстяков, которые олицетворяли, каждый по отдельности, Жадность, Глупость и Чревоугодие, и соединить в одном человеке – получится начальник поезда.

Ровно на середине столика в его купе расположилась хорошо прожаренная крупная курица, вокруг нее, как фавориты вокруг французской королевы, на блюдечках толпились салаты из свежих помидоров, огурцов, перчиков, аккуратно нарезанная копченая колбаса, шмат сала, шпроты, картошка в мундире, яблоки, груши, виноград. Я сглотнул слюну – несколько килек, полсырка и полбулочки сутки назад успешно переварились в моем растущем организме и никак не могли конкурировать с изобилием на столе. В раскрасневшееся круглое, заплывшее жиром лицо начальника поезда кто-то воткнул две черные бусинки паслена – и получились глаза. Над ними канцелярским клеем пришпандорили щетинки от одежной щетки – и получились брови. Неудачливый рыболов, не поймавший за день ни одной рыбки и истративший почти весь запас дождевых червей, наконец, плюнул на рыбную ловлю и отдал двух последних для начальника поезда. Чтобы тот из этих червей сделал себе губы. А уши? Ушей не было видно из-за толстых щек, которые лоснились то ли от пота, то ли от… сала! Я так и подумал, что начальник поезда намазывает свои щеки вот этим вот шматом сала, лежащим на столе. Чтобы не было морщин.

Две проводницы сидели напротив начальника и смеялись. Третья стояла у дверей и тоже подхихикивала. Похоже, что они запивали курочку не только минералкой. Третья, увидев нас, вдруг зло сказала, что идет совещание и что нам необходимо подождать. Затем громко закрыла дверь перед нашими носами.

Ждали мы долго, и настроение, бывшее не ахти каким, совершенно испортилось, потому как нет ничего хуже – ждать и догонять. Наконец та, третья, явилась перед нашими очами и пригласила в апартаменты:

– Ефрем Михайлович, к вам тут…

Ефрем Михайлович прожевал что-то под нос и впился в нас черными бусинками. Федор опустил глаза, а я с трудом, но выдержал этот сверлящий взгляд.

– Что у вас?

Я ткнул локтем Федора – сам кашу заварил, сам и расхлебывай.

– Мы тут… это, сели в ваш поезд… без билета, – забормотал Федор.

– Что!!! КАК!!! Как посмели?!! В какой вагон сели!!!? Говорите немедленно, в какой вагон, я вас спрашиваю?!!! – забагровел начальник поезда.

– Во второй, кажись, – буркнул Толсторюпин.

– Немедленно вызовите ко мне бортпроводника второго вагона! – багровел все больше и больше Ефрем Михайлович.

– Да что вы, в самом деле? – вступил в разговор я. – Мы сами добровольно признались в том, что сели «зайцами» в поезд. Просим продать нам билеты, чтобы без проблем и недоразумений следовать дальше.

– Вам что тут – привокзальная касса? – губы-червяки зловеще извивались. – Вы немедленно будете оштрафованы!!! Вы… – в грудь набирается воздух и следом выстреливается длинная ругательная тирада, из которой я понял, что вся железнодорожная система страны рухнет, поезда остановятся, а тысячи, что там тысячи! – мильоны советских людей будут бороздить просторы нашей Родины с кошелками за спинами и пешком. И все из-за нас. Федор, на удивление, был спокоен. Он, конечно, опустил виновато голову, но ругачка шла ему на пользу. Видимо, Толсторюпина часто ругали и у него выработался иммунитет. Ты – начальник, я – дурак. А начальнику положено ругаться. Завтра я стану начальником и тебя начну ругать. А ты – терпи, потому что теперь ты – дурак.

– Да мы согласны заплатить штраф, – я остановил воспитательную экзекуцию.

– Ваши документы, голуби вы мои сизокрылые, – резко бросил Ефрем Михайлович.

Федя достал паспорт, а я – студенческий, в надежде, что и билет мне продадут со скидкой, и штраф тоже ополовинят. Уж не знаю, что собирались с нами сделать – бросить под колеса состава, повесить с мешками на голове на столбах у ближайшей станции, утопить в унитазе? – но Ефрема Михайловича от подобных репрессий остановила, видимо, запись в студенческом – «факультет журналистики». Тем не менее, он разом отмел все мои расчеты и озвучил сумму, которую мы должны заплатить – пятьдесят шесть рублей.

– Это как же так, почему? – искренне удивился Федор. Начальник поезда, сдерживая себя, разъяснил нам, несмышленым голубям сизокрылым, что сели мы в купейный вагон, а билет там стоит 14 рублей. Плюс штраф сто процентов. И все это умножается на два. Посеревший Федор вытащил пятидесятку, я расстался со своей пятеркой. Когда мы выгребали мелочь из карманов, чтобы набрать оставшийся рубль, появилась проводница из второго вагона.

– Вот вы где, козлы вонючие, – прошипела она так тихо, чтобы лишь мы услышали.