Лис

И что странно, хоть ни с кем Семеновы девки особо не общались, а любили их все — за красоту да за характер веселый. Это как березы: хоть толку в них чуть, а красивы, потому и на дрова не рубят. Семен со своей Натальей, когда оба молодыми были, быстро сошелся и почти не дрался за нее. Так, один раз с Федькой Филином постегались, да через день оба про то забыли. Ладились они с Натальей друг другу, это все сразу увидели. Когда парой по деревне шли, бабы вслед головами кивали:

— Эти сойдутся, как пить дать.

Он — плечистый, высокий, лицо светлое, небольшая борода курчавится — богатырь из сказки. А она около него как рябина возле дубка — тонкая, стройная.

Одно плохо: как вступит что Наталье в голову, тут уж расшибись, а сделай. Редко такое было, но случалось. Сразу и не поймешь, то ли дурь какая в голову вступила, то ли за царицу себя считать начинала.

Однажды, еще до свадьбы, гуляли они ночью с Семеном. Красота вокруг, май, все цветет. От запаха черемухи соловьи всю ночь поют, до одури. Луна висит здоровая, яркая. Светло от нее как днем, и близко так — кажется, поднимись на цыпочки и достанешь ее. Наталья тут и говорит:

— Достань, — и показывает на нее, сияющую сквозь еще голые осиновые ветки.

Семен растерялся.

— Кого, Натальюшка?

— Ее, — и снова пальцем вверх.

Он засмеялся было, да видит, она серьезная, глаза холодные, смотрит, как ледышкой по лицу водит.

— Да ты что, Наталь, — сам смешался, что сказать, не знает. — Это ж не лампадка, это ж светило…

А она молчит. Руку с пальцем указательным подняла и молчит, словно окаменела. Семен постоял, чувствует — сам леденеет, руки почти не слушаются. Глянул вверх, поплевал на ладони и полез по осине — будь что будет. Наталья руку опустила, молчит, за ним наблюдает. Семен лезет, пальцы не гнутся, скользят. Ветки все тоньше и тоньше, а луна ни на волос ближе не стала. Вот долез до самого верха, стоит — качается. На Наталью глянул, а она как статуя, молчит и ждет. Он рукой по воздуху цап — ничего. Далеко, не достал. Потом вздохнул, на Наталью еще раз взглянул и прыгнул с самой верхушки вверх, к луне. Пролетел ангелом по воздуху пару шагов, сам все руки вверх тянул, аж жилы на шее проступили, а потом вниз. Ветки удар смягчили, а то бы насмерть. Всю рубаху изодрал да возле левой брови сильно поцарапался. Шрам потом на всю жизнь остался — как за луной летал. Грохнулся оземь, дышать не может. Пополам согнулся, на четвереньки встал, захрипел как резаный и вроде задышал. Прокашлялся, огляделся, видит — Наталья уходит. Спина прямая, коса длиннющая, идет — не шелохнется, как плывет. Лебедь.

На следующий день пришла, на плече у Семена проплакала весь вечер. Каждую ссадину и царапину поцеловала.

— Прости, — все шептала, больше и сказать ничего не смогла.

В тот же вечер и замуж за него идти согласилась.

Семен никому про тот случай не рассказывал, а про ссадины да рубаху сказал, что с бродягами какими–то подрался. На том все и успокоилось.

Серьезного ничего с тех пор с Натальей не случалось, а как Вареньку родила, так и вовсе мягче стала. Та как подросла, матери вместо подружки стала. Ходят вместе, смеются, шепчутся. Наталья как до родов стройной была, так и потом не изменилась — легкая, походка упругая. Того холода в ней больше не было. Семен все боялся, приглядывал за ней, но ничего такого больше не повторялось. Хотя углядел пару раз что–то такое, но стоило ему моргнуть — и все пропадало. Может, и чудилось ему, напугался ведь он тогда, только виду не подал.

Недолго жили они вместе. Дочке шесть лет исполнилось. Наталья вместе с ней в соседнее село Сосновое ходила. Двенадцать верст туда да потом обратно. Если б по прямой, то всего ничего, версты три. Да только дело было весной и река перед тем мост сломала. На другой берег на пароме стали ездить, до него пять верст. В Сосновом корову продавали, Наталья посмотреть ее захотела, а старую корову зарезать. Собралась уже, платок повязала, хлеба в карман сунула, а тут Варька с ней увязалась. Заплакала дурняком, лицо скривилось, покраснело. Мать ее отговаривала, объясняла, что грязно, далеко, но та ни в какую. «С тобой пойду». Делать нечего, одела ее, еще одну краюху хлеба в карман сунула, и пошли они. Раза два отдыхали, пока до Соснового дошли. Посмотрели на корову, хорошая корова оказалась — молочная, молодая. Уже торговаться решили, а тут Варька мать за руку потянула и говорит:

— А Зорьку куда?

Наталья замялась и не знает, что отвечать. Молчала–молчала, рукой махнула и вроде даже как повеселела.

— И то правда, ну ее, эту. Зорька жива еще, молока хватает. Бог с ней.

Хозяева коровы только переглянулись да у виска покрутили: чудная. А Семеновы девки за руки взялись и домой пошли довольные, будто большое дело сделали.