Лис

В двухкомнатной квартирке на Островитянова Тагерту принадлежала одна комната – меньшая. Большую комнату занимала семья соседей: муж, жена и сын. Строго говоря, квартире в длинном девятиэтажном доме не следовало быть коммунальной – слишком маленькая площадь, да и район довольно новый. Не следовало, но пришлось. Прежний хозяин комнаты, с которым Тагерт, вернувшись из армии, произвел обмен, переехал в прекрасную липецкую квартиру, а в коммуналке большая комната пустовала около года. Вероятно, Тагерт оттого и согласился на столь несправедливый обмен, что квартира, казалось, вся принадлежит ему и так будет всегда. Да и поди найди охотников переехать из столицы в провинцию. Сергей Генрихович успел привыкнуть к тому, что он единственный обитатель квартирки. Весной двор за окном зеленел, шум с невидимой улицы менялся, а через просвет между домами можно было видеть парк, воображая его лесом, через который можно идти, идти, сбегая из города, дальше – хоть на север, хоть на восток, в Сибирь, в Китай, до самого океана, а дальше – скачи по островам хоть до Полинезии.

Но однажды позвонили, Тагерт открыл дверь и увидел женщину из ДЭЗа и высокого молодого мужчину, получившего ордер на вторую, запертую комнату. С этого дня домашнее уединение Сергея Генриховича было упразднено. Через неделю сосед затеял ремонт, через полтора месяца грузчики вносили мебель, вскоре из села Гвазда, что в Воронежской области, прибыла жена. Соседа звали Олег Рымченко. Тридцатидвухлетний баскетбольного роста брюнет, чье лицо представляло черновую работу скульптора-монументалиста. Скульптор с маху наметил крупный нос, низкий лоб, ступень подбородка, пальцем вдавил во впадины маленькие глаза, ушел покурить и не вернулся.

Поначалу Олег работал на стройке, но вскоре перешел в службу охраны, купил черный костюм, солнцезащитные очки, остроносые черные туфли. Иногда, сняв пиджак, выходил на кухню, щеголяя кобурой на поясе. Время от времени он звонил кому-то из приятелей, всегда начиная разговор отрывистым «рассказывай!».

К Тагерту Олег относился с той снисходительностью, с какой бывалый мужчина из военных может смотреть на мягкотелого интеллигента. Время от времени он полагал необходимым подтверждать свое превосходство, то рассказывая о встречах со звездами эстрады, то делая мелкие замечания. Он как-то особенно внушительно звякал ложкой за обедом, хлопал дверью, откашливался, включал музыку, колотящую в стены кулаками ритма. Он издавал громкие звуки и сильные запахи, всякий раз заставляющие понять, кто в квартире главный.

Жену Олега звали Аленой. Это была статная молодая женщина, сияющая румяной купеческой красотой. Она говорила немного, слова произносила нараспев, точно взмахивала в конце фразы незримым платочком и совершала плавный оборот. На Тагерта Алена поглядывала с вежливым недоверием и в первый год избегала любых разговоров с соседом, точно разговоры эти могли скомпрометировать ее в глазах мужа. Тагерт часто слышал, как Олег кричит на жену, но крик оставался без ответа, а ровный румянец Алениных щек не сгущался и не бледнел, точно эти звуки относились не к ней и раздавались где-то далеко, возможно, в другой стране и в другом веке.

Через пару лет у соседей родился сын, и с этих пор стало понятно, что квартира безраздельно принадлежит семейству Рымченко. Тагерт смиренно принял такой порядок дел и теперь наслаждался теми быстрыми ночными часами, когда в комнате соседей замирала жизнь и можно было работать в тиши при свете одинокой лампы, осторожно бродить от окна к двери в толпе пестрых мыслей, тем более веселых, что свобода их была незаконна и необъяснима.

•

Казалось, он ушел из города в леса. Едва вернувшись с пар и наскоро поев, Тагерт раскрывал огромную ветхую книгу, испещренную мелкой латиницей, и начинал охоту. В зарослях теорий, рассуждений, казусов он искал птиц с ярким опереньем – крылатые фразы, что могут перелетать из века в век, из страны в страну, из уст в уста.

Целые главы Дигест[9] казались выжженными полями теорий, над которыми палит вечное солнце немигающей ясности. Но порой в каком-нибудь казуистическом перелеске глаза разбегались от павлиньих хвостов юридических афоризмов. Затаив дыхание, Сергей Генрихович оглядывал находку и бережно переносил в ночное окно «Лексикона». На месте обрыва записи пульсировала черточка, нетерпеливо напоминая: пиши, ты слишком мало написал. Пачка папиросных листков со старыми выписками разлеталась по столу, стульям, дивану. На подоконнике толпились тома, жующие полоски закладок.

Проскользнула на скрипучих полозьях, на колесах буранов проехала зима, ослабли, осели последние снежные крепости, и армия латинских выражений заполонила дороги, долины, предгорья. Но что это была за армия! Отборные воины, герои-центурионы и знаменитые полководцы толпились, словно жалкие дезертиры – без строя, формы и порядка. В бесформенной толпе легионеры мешали друг другу, сцеплялись щитами, не могли развернуться. То там, то здесь позвякивали мечи и бронзовые фалеры латинских слов, теряясь в нестройном ропоте и гуле.