Лис

– Сергей Генрихович, скоро Новый год и Рождество. Хочу пригласить вас на елку. Могу я попросить вас как крепкого мужчину?

Она замолчала. «О господи», – тоскливо подумал Тагерт.

– Нужно дотащить дерево с елочного базара и поднять его на седьмой этаж. Неловко вас беспокоить, однако я одинокая пожилая женщина, приходится обращаться за помощью к посторонним.

– Конечно помогу, Варвара Арсеньевна. В пятницу после консультации не поздно?

Сергей Генрихович опасался, что по его лицу Кульчицкая сразу поймет, насколько неудобно сложившееся положение. Подчиненная, которая только что доверительно ябедничала на коллегу, тотчас приглашает Тагерта в гости. Чувство дистанции издавало в его голове громкие протестующие сигналы. Наверное, такие тревожные сигналы раздаются на погранзаставе, когда границу пересекает нарушитель, и динамики вздрагивают от приказа «Застава, в ружье!».

«Крепкий мужчина». Дальше некуда! Тагерт представил, как за чашкой какао Варвара Арсеньевна в коломянковом халате весь вечер снабжает его конфиденциальной информацией о безобразиях, творящихся на кафедре. На улице в очередной раз приморозило. Грязные следы и колеи, отвердевшие на холоде, упрямо бугрились под подошвами. По дороге Тагерт вспоминал о первом знакомстве с Кульчицкой. Можно ли было уже тогда предвидеть, чем обернется это знакомство?

Год назад Сергея Генриховича отправили на стажировку в родной МГУ. В течение месяца он был обязан трижды в неделю посещать занятия на юрфаке по вечерам, перенимать полезный опыт. Про трех тамошних латинистов Тагерт мог бы сказать, мол, еще неизвестно, кто у кого должен перенимать опыт. Четвертая была Кульчицкая.

Ее семинары напоминали сцены из старинного кино, где преподаватель выглядел по-университетски – узнаваемо и классически. Варвара Арсеньевна говорила размеренно и литературно, каждая фраза звучала как давно затверженная наизусть. Голос Варвары Арсеньевны был чересчур велик для аудитории, а значительность изложения предполагала более важных слушателей. Для всякой фразы из учебника, даже абсолютно пустяковой, у Кульчицкой был заготовлен пространный, порой неожиданный комментарий. Экскурсия могла начаться даже с отдельного, совсем не главного в предложении слова. Например, от слова «мундус»[5] она делала шаг в сторону греческого «космос», давая пояснения удивительные – то ли философские, то ли поэтические:

– «Космос» – прежде всего «порядок», «убранство», «красота», «вселенная». Уважаемые ученицы, вероятно, слышали слово «косметика». Многие ошибочно полагают, что косметический уход непременно предполагает наложение грима, помады, туши и тому подобное. Но речь идет только о приведении себя в порядок, а в вашем случае это опрятность и чистота. Помните римскую поговорку: «Лучший запах тела – отсутствие запаха»? Но если «мундус» еще и «красота», давайте вспомним изречение Достоевского, дескать, красота спасет мир. Это как? «Мундус мундум сальвабит»? «Мундус» – и мир, и красота. Что же получается? Мир сам себя и спасет?

Студенты слушали невнимательно, на лицах не выражалось ни волнения, ни вдохновения, ни хотя бы недоумения. Но пожилая дама с низким голосом и неподвижными черными глазами производила впечатление человека, выработавшего строгие правила на все случаи жизни. Пожалуй, если бы в аудитории сидел один-единственный лоботряс, Варвара Арсеньевна вещала бы про «мундус» и красоту, которая неспособна спасти мир, тем же внушительным голосом.

Кульчицкая основательно готовилась к занятиям, была квалифицированным преподавателем и широко образованным человеком. Она умела держать аудиторию в узде и заставить студентов работать. Поэтому, когда один из совместителей переметнулся в институт Мориса Тореза, Тагерт разыскал телефон Кульчицкой и пригласил ее на кафедру.

И вот теперь, после очередной порции кляуз, он согласился по-дружески и в качестве «крепкого мужчины» пожаловать к Кульчицкой, «одинокой пожилой женщине» домой. Пятница приближалась на всех пара́х, как зимний экспресс дальнего следования.

Елочный базар, где Варвара Арсеньевна назначила встречу, располагался неподалеку от Театра кукол. У зубчатых досок изгороди ни живы ни мертвы вповалку кренились разнокалиберные ели – от долговязых трехметровых недорослей до еловых младенцев ростом с первоклассника. Утоптанный снег начинен хвоей и усеян обломками истерзанных веток, а воздух просмолен запахом свежераспиленного елового мороза. Валяющиеся ветки саднили мировым неустройством.

Тагерт не сомневался, что Варвара Арсеньевна выберет крошечное пушистое деревце, но она придирчиво осматривала всех до единого великанов. Наконец из расписной будки был призван красноносый продавец в шлеме танкиста, ватнике и грязно-белых валенках. Бечевка прижала к стволу тугие густохвойные ветки, топор отсек нижние голые сучья, и Тагерт на пару с одинокой пожилой женщиной поволокли трехметровую дылду в сторону Долгоруковской улицы.

– Прежде мне помогал Павел, племянник. Но он, видите ли, в прошлом году женился и переехал в Можайск.

Тагерт помалкивал, стараясь не сбиваться с шага.