Аня давно уже работала самостоятельно. Она жила все в той же крохотной каморке в бараке и по-прежнему часто забегала в кузню. Как-то летом — Яков Никитич к тому времени купил мотоцикл с коляской — она пришла к нему вечером, когда Бирдюк уже гасил горн, оживленная, радостная.
— Яков Никитич, очень хочется выкупаться. Отвезите меня к Липяговке.
Они поехали. Липяговка крохотная речушка. Но местами она разливается на добрый десяток метров, образуя бочажки, густо заросшие камышом и осокой. Он повез ее к одной из таких глухих заводей, и что там было — никто сказать не может.
Только в тот вечер Бирдюк не вернулся к своей Бирдючихе, а остался с Аней в бараке, в ее крохотной каморке, отгороженной фанерной переборкой.
Он оставил своей первой жене «райский уголок» со всем нажитым богатством. Он ничего не взял, кроме своей фронтовой шинели.
Они жили с Аней в крохотном закутке и были счастливы.
Аня не обманула надежд Бирдюка. Считай, каждый год приносила ему по сыну. Той памятной осенью, когда кузнец решил перебраться навсегда в колхоз, она была беременна четвертым. По этому поводу и злословили наши липяговские бабы.
Спустя неделю после того, как они вместе осмотрели кичигинскую пустошь, Бирдюк приехал на грузовике. Видно, много было наготовлено всего у кузнеца. Грузовик за день навозил гору и кругляков, и досок, и шиферу. Вечером приехали на «газике» председатель и парторг. Алексей Данилович, парторг, — бригадир над строителями. Голова-мужик. Недаром бабы кличку ему дали Алеха Голован.
Ну, походили они вместе с Бирдюком вокруг кичигинского дома, потолковали с кузнецом, да и уехали. Назавтра в помощь Бирдюку пришла вся плотницкая бригада. Плотники поставили возле кичигинского дома подмостки, установили верстаки. Тут как раз кончили копать картошку, а капусту вывозить было еще рано. Бригадам решили дать выходной.
Вечером на наряде объявили об этом. Все радостно загалдели. Но председатель не дал говорунам, вроде Авдани, разойтись вовсю, поднял руку, чтобы все замолкли, и говорит:
— Еще вот какое дело у меня к вам, товарищи. В связи с тем, что машинно-тракторная станция наша реорганизуется, то к нам решил переехать кузнец Промтов, Яков Никитич. Надо бы помочь ему скорее обосноваться у нас. Говори, Яков Никитич…
Бирдюк встал и, подпирая головой потолок председательского кабинета, глухо заговорил:
— Вот что, граждане. Я, может, слышали, решил возвернуться в Липяги. Прошу помочь мне. До зимы надо гнездо устроить. В обиде не оставлю. Как непьющему, водку мне ставить неудобно. Да и председатель не одобряет. А бочонок кислого, молдавского, так и быть, выкачу. И столы выставлю. И телка зажарю. Так-то!
«Помочь» или «помочи», когда приходят помогать «всем миром», в старину было обычным делом в наших местах. Надо ли поставить новый дом, смазать ригу, переделать заново погреб, зовут родню, соседей — всех, кто захочет прийти. Липяговцы народ дружный; почти всегда «помочи» кончались всеобщей выпивкой и весельем. Но в последние лет десять с липяговских «порядков» дома только исчезали. А заново строиться — никто не строился. И от «помочей» отвыкли. Да и это слово-то стало забываться. Но вот явился Бирдюк и задумал строиться «миром».
Мужики, бывшие на наряде, оживились. Поострословили по поводу обещанной Бирдюком бочки молдавского, сказали, что придут, и разошлись.
Народу собралось на «помочи» — в кино меньше приходит! Пришел Иван Степанович, председатель, хотя ему в последнее время что-то недужилось, все строители пришли во главе с парторгом; бабы с вилами и лопатами. Пришли, и верно: на лужайке возле кичигинского дома — столы, накрытые клеенкой; в котле варится туша теленка, и бочка с вином тут же стоит.
День выдался на славу. С утра свежо будто было, но к полудню туман растащило, проглянуло солнышко. Все поснимали телогрейки и работали в рубахах, бабы в цветастых кофтах, нарядные, веселые. Работали дружно, и за день, пока в котле готовилось жаркое, кичигинское поместье стало неузнаваемым. Плотники установили стропила. Бабы слепили из глины сенцы и двор — так в наших местах называют надворные постройки: котухи для скота, сараи. Бирдюк с мужиками расчищал яму — кичигинские погреба. Оказалось, что разобраны были только кирпичные своды, а выложенные из камня стены большей частью сохранились. Сделать новый накат — и погреб готов.
Вечером, когда выбили дно у бочки с вином, на пустыре, зиявшем долгие годы, как пробоина на крыше, в рядах нашей улицы стоял новый дом. Правда, у него не было еще трубы, но за трубой дело не станет.
Бирдюк был мастер и по печам. Через неделю и труба задымила.