Лёшка-"студент"

Это был странный госпиталь, скорее похожий на дом отдыха. Внутри ничто не напоминало больницу. На всех подоконниках цветы, приятные для взгляда шторы, и даже сотрудники одеты не в застиранные серые халаты, когда-то бывшие белыми, а в ослепительно-белоснежные, и даже накрахмаленные, превращавшие врачей и медсестер в жриц медицины. Большинство больных ближе к вечеру гуляли по многочисленным дорожкам старого парка, кто-то играл на бильярде, а кто-то сидел в кресле с газетой. В основном это были люди значительно старше пятидесяти, хотя работники госпиталя в большинстве красовались молодостью.

Каверзнев с Ковалевым вышли на улицу.

— Ну, как впечатления?

— Тоска. Где смогли столько стариков отловить?

— В армии, милый мой, в армии! Здесь в основном люди из министерства обороны и дипломаты. Правда, иногда и наши попадают… Все-таки здесь лучшие медики собраны!

— Скука.

— Завтра не скучно станет. С утра начнем с врачами знакомиться. Слушай, ты мне можешь объяснить, как отличить гипнотизера от нормального человека?

— Вряд ли… Понимаешь, это особый тип людей. Конечно, есть особенности — сильный взгляд. Они, в силу простой привычки, в первую очередь определяют, внушаемый перед ними или нет. Это своеобразный условный рефлекс гипнотизера! Но точно так же смотрят милиционеры…

— Но все-таки, есть что-то общее?

— Есть. Глаза. Им, этим врачам, трудно врать, и под их взглядом становится неуютно. Хочется уйти…

— Хоть кое-что…

— Именно кое-что! Оставь это мне. Ты узнал, есть здесь кабинеты, где музыкой лечат?

— Есть. На третьем этаже. Врач — Гиголов Альберт Михайлович. Вместе с ним работает медсестра Кубанцева Лидия Петровна.

— Быстро…

— Так я все-таки полковник министерства безопасности! — Каверзнев довольно засмеялся.

То ли осенний чистый воздух на него так подействовал, то ли еще что, но полковник искрился радостью, уверенностью и смехом.

— Что-то ты больно веселый… — неодобрительно сказал Ковалев.

— А чего грустить? Да не дрейфь, Леша, все равно мы их найдем! Сейчас проводится тщательная ревизия, ищут недостающий обогащенный уран. При нашей бюрократической системе нельзя не найти! Так или иначе — бумажки останутся!

— А вот я не уверен…

— Зря! Найдем.

— Ладно… Ну что, пройдемся по парку? Подышим свежим воздухом…

— Пошли.

Вечером Лешка на удивление быстро и крепко уснул, а проснулся от детского голоса.

— Папа, папа, где ты?!

Лешка узнал голос сына.

— Папа, ответь мне! Ты меня слышишь?

Лешка включил свет, но в комнате никого не было. Несколько секунд он недоуменно вглядывался в темное окно, посмотрел на дверь и только потом сообразил, что происходит. Он выключил свет, лег на спину и постарался расслабиться как можно сильнее. Он слушал голос и знал, что услышит его.

— Папа, ты меня слышишь?

— Слышу, малыш… — ответил он мысленно.

— Мама тебе передает привет, хотя и не верит, что я говорю с тобой!

— Скажи ей, что я ее люблю…

— Ладно. А тигренка я назвал Брык!

— Рык? Это потому что рычит?

— Да нет! Брык, слышишь, папа, Брык! Это потому, что он часто падает! Брык, и все!..

У Ковалева в глазу навернулась слезинка, хотя он, в общем, и не был сентиментален. Не потому, что сынишка так далеко и даже не предполагает, что его папа вернулся в страну, где его не раз пытались убить, пусть убивали не всегда тело, а гораздо чаще душу… Просто он любил сына и любил больше всех в мире, даже больше Веры… А он сейчас здесь, где могут убить его тело, если узнают, кто он такой и, главное, зачем сюда приехал… Впрочем, убить здесь могут многих!

— Папа, а Жук здесь, рядом, он хочет тебя увидеть! — говорил Костя.

— Погладь его за меня… Почеши ему шею!

— Ладно. Ты приезжай скорей, хорошо? А мы с мамой завтра идем в «Диснейлэнд»!

— Хорошо…

— Я все потом тебе расскажу, когда вернешься!

— Ладно, малыш…

— Ну ладно, папа, пока, я иду кормить Брыка, уже молоко для него привезли.

— До свиданья, малыш.

— Пока, папа!

Ковалев уснул только под утро.

Он долго лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал, как впервые встретился с Верой, как радовался рождению сына, как вместе учили они английский, но у сынишки, особенно произношение, получалось значительно лучше… Уже через два месяца он свободно общался с любым американцем и поправлял маму с папой, если они произносили слово неправильно…

Он вспоминал, как катались с Костей на «американских горках», и маленькое сердечко сына замирало, когда их кабинка проваливалась в пустоту, потом взлетала вверх и снова падала… Костя, как и отец, боялся высоты, но никому не хотел признаваться в этом и раз за разом заставлял, упрашивал папу снова прокатиться с ним на этих проклятых горках, пока не перестал бояться… А Лешка все это чувствовал… Он чувствовал все, что происходит с его сыном.