Лионель Линкольн, или Осада Бостона

На палуб въ разныхъ мстахъ сидли или лежали немногочисленные матросы очередной вахты и безпечно смотрли то на полоскавшійся о мачту парусъ, повисшій, точно крыло усталой птицы, то на спокойную воду бухты, между тмъ-какъ нсколько ливрейныхъ лакеевъ окружали молодого человка, задававшаго вопросы лоцману, только что взошедшему на корабль близъ урочища, называемаго «Могилами» (The Graves). Moлодой человкъ былъ одтъ изысканно и, какъ это принято называть, по послдней мод. По крайней мр онъ, повидимому, самъ такъ думалъ. Эта группа стояла возл гротъ-мачты, и отъ этого мста до кормы палуба была совершенно пуста; но около матроса, небрежно державшаго руль, стоялъ человкъ совершенно другого облика.

Этого человка можно бы было принять за очень древняго старика, еслибъ общей его наружности не противорчила проворная, твердая поступь и быстрые взгляды блестящихъ глазъ, когда онъ прохаживался по палуб. Но станъ у него былъ сгорбленный; при томъ же самъ старикъ былъ чрезвычайно худъ. Остатки волосъ на лбу были сды совершенно старческой сдиной, которая говорила не меньше, какъ о восьмидесяти годахъ жизни. Впалыя щеки были изборождены глубокими морщинами, слдами не только лтъ, но и глубокаго горя. Эти морщины, впрочемъ, нисколько не портили его лица, черты котораго носили отпечатокъ блатородства и достоинства. На старик былъ простой и скромный костюмъ изъ сраго сукна, служившій евіу, очевидно, уже долгое время. Вообще было замтно, что старикъ своимъ туалетомъ не занимается. Когда онъ переставалъ смотрть своими зоркими глазами на берегъ, то принимался ходить по палуб большими шагами и въ это время что-то обдумывалъ. Губы его при этомъ быстро двигались, хотя не издавали ни одного звука. Видно было, что эти губы привыкли молчать, и что ихъ обладатель — человкъ неразговорчивый. Въ это время на палубу взошелъ молодой человкъ лтъ двадцати пяти и всталъ рядомъ съ любопытными, глядвшими на берегъ. На немъ была военная шинель, небрежно накинутая на плечи; изъ-подъ нея виднлся военный мундиръ. Держалъ онъ себя прекрасно, какъ человкъ изъ лучшаго общества, но на его выразительномъ лиц лежалъ какой-то отпечатокъ не то грусти, не то даже просто скорби. Взойдя на палубу, онъ сейчасъ же встртился съ неутомимымъ старикомъ, продолжавшимъ прогуляваться, и вжливо съ нимъ раскланялся, но сейчасъ же отвернулся и сталъ смотрть на красивые берега, уже окутывавшіеся темнотой.

Круглыя Дорчестерскія горы еще были освщены солнцемъ, которое за нихъ садилось. Надъ водой еще скользили блдныя свтовыя полосы и золотили зеленыя верхушки холмовъ на островахъ у входа въ бухту. Вдали виднлись бостонскія колокольни, выступавшія изъ тни, которая уже надвинулась на городъ. Флюгера на колокольняхъ еще блестли на солнц, между тмъ какъ темный маякъ на конической вершин Биконъ-Гилля уже начиналъ свтиться боле яркимъ свтомъ, хотя и съ неправильными промежутками. Между островами, напротивъ города, стояло на якор нсколько большихъ кораблей, которые становились все меньше и меньше видны по мр того, какъ сгущался вечерній туманъ, хотя ихъ мачты еще освщались солнцемъ. На всхъ корабляхъ, на укрпленіяхъ маленькаго острова въ глубин бухты и на разныхъ военныхъ постахъ въ самой высокой части города — всюду разввался англійскій флагъ. Молодой человкъ стоялъ и любовался этой сценой. Въ это время грянула заревая пушка, флаги стали спускаться. Молодой человкъ вдрутъ почувствовалъ, что его стремительно хватаетъ за руку выше кисти старикъ-пассажиръ.

— Придетъ ли когда-нибудь день, что этотъ флагъ спустится въ нашемъ полушаріи, чтобы ужъ больше не подниматься? — проговорилъ старикъ тихимъ голосомъ.

Молодой человкъ быстро поднялъ глаза, чтобы взмянуть на говорящаго, но сейчасъ же опустилъ ихъ подъ его проницательнымъ взглядомъ. Послдовало молчаніе, видимо, очень тяжелое для молодого офицера. Наконецъ, онъ сказалъ, указывая на землю:

— Вы вдь бостонецъ и долины хорошо знать городъ. Скажите, пожалуйста, какъ называются эти красивыя мста?

— A вы разв сами не изъ Бостона?

— Родомъ да, но по привычкамъ, по воспитанію я англичанинъ.

— Будь он прокляты, эти привычки! И что же это за воспитаніе, когда ребенокъ забываетъ свою родину!

Старикъ пробормоталъ эти слова вполголоса; повернулся и снова зашагалъ по палуб, направляясь къ баку.

Молодой офицеръ постоялъ нсколько минутъ въ раздумьи, потомъ какъ-будто припомнилъ, зачмъ собственно онъ сюда пришелъ, и громкимъ голосомъ позвадъ:

— Меритонъ!

Услыхавъ его голосъ, стоявшіе вокругъ лоцмана сейчасъ же разошлись, а съ претензіями одтый молодой человкъ подошелъ къ офицеру почтительно и въ то же время нсколько фамильярно. Молодой офицеръ на него почти даже и не взглянулъ, а только сказалъ:

— Я вамъ поручилъ задержать лоцманскую лодку, чтобы она свезла меня на берегъ. Узнайте, готова ли она.

Лакей сбгалъ узнать и почти сейчасъ же вернулся съ докдадомъ, что лодка готова.

— Только, сэръ, я увренъ, что вы въ эту лодку сами не пожелаете ссть.

— Эта увренность недурно васъ рекомендуетъ, мистеръ Меритонъ. Но почему же бы мн въ додку не ссть?