Линия фронта

— Не танцуй, кралечка… — все так же степенно тянула Федосья. — Тут не посиделки, выгуливать ночью будешь, как заявится новый хахаль в немском хренчике.

— Да вы… да вы!..

— Федосьюшкой меня спокон веку. Ай запамятовала?

— По-омню!

— И ладненько… Да не кипи. В старину таким ворота дегтем, не то телегу на крышу… — Федосья смирненько улыбалась, и было не враз понять, сочувствовала она бедолаге или осуждала. Бабка не глядела на пышущую гневом Мусю, ублаготворенные глаза ее повернуты были к старостихе, которая тоже сидела как на углях.

— Отольются коту мышкины слезы… Гуляй… — мягко добавила Федосья, и только поджатые губы выдавали ее.

Муся как ошпаренная выскочила из хаты. Обида, злость и бессилие душили ее, она перемахнула знакомый тын и, рыдая, повалилась в картофельную гряду.

Свадьбу играли у Нечипора, сам же староста был за посаженого. Гостей собралось немного, гауляйтер не приехал, и все бы ничего, коли б не Вадим с поповичем Василием. Муся и без них не могла опомниться после венчания в местечковой церкви, ей и за столом мерещились печальные глаза старенького, схожего с иконой батюшки Федора, казалось, это батюшка глядел на нее с божницы, укоряя в неверии и греховности; в другие времена она посмеялась бы над такой причудой, но под божницей расселся именно попович Василий, которого приволок Вадим, и они перешептывались с сальными ухмылками. Это было отвратительно, Муся недобро поглядела в их сторону.

Застолье началось не шумно, и только Груня, вошедшая, когда все уже сидели, с порога не в тон загомонила:

— И с трубами свадьба, и без труб свадьба! — Она спустила на плечи платок, тряхнула пегими завитками — остатками городского перманента, пошла дробить каблуками, как вдруг заметила Вадима и замерла. Груню усадили за стол.

Муся с облегчением пригубила вишневки, но тут крикнули: «Горько!», она повернулась к Костику и увидела, с какой неприязнью смотрел он на Вадима; по спине ее пробежал озноб. «Только бы не сейчас они схватились…» — забеспокоилась она. Ее состояние приметил Нечипор, дал сигнал музыкантам. Трехрядка с бубном ударили что-то, играли слепые — муж с женой, оба старики. Но Костик не слушал музыку, он в упор глядел на Вадима, ему не нравилась развязность шафера, который был уже пьян и делал непристойные жесты. Костик не сдержался:

— Эй вы, тише!

— Что ты сказал? — Вадим поднялся.

Это пахло уже открытым скандалом. Муся повисла на руке Костика. За столом гости словно языки прикусили, лишь слепцы-музыканты дергались и подпрыгивали на топчане, они не видели и не понимали происходящего.

И в это время за окном грохнул выстрел.

— Партиза-аны! — раздалось.

Груне показалось, что стрельнуло над ухом, она указала на Вадима пальцем, закричала:

— Спутал черт свадьбу! Лови-и его!

Обернувшись, Вадим левой рукой схватил со стола бутыль с самогоном, пустил в лампу; в темноте он вместе со всеми вытолкался в сенцы, оттуда во двор. Следом за ним бежал Костик, за Костиком Груня.

— Лови-и!..

Возле хаты распластался убитый полицай, партизаны догоняли другого, и Груне привиделся между ними сам Рымарь. Груня едва не наступала Вадиму на пятки, Вадим на бегу повернулся и в упор выстрелил в нее.

Вадим с Костиком шмыгнули за клуню, переполох отрезвил их, они драпали вместе. А через несколько дней обоих зачислили в карательный отряд и перекинули в соседнюю Белоруссию.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

На привале Евгений обнаружил возле сидящего под кустом Янкина скрюченную, со связанными руками фигуру в зеленом френче.

— Пленный? — удивился он.

— Стрелял, и вообще… кусался! — доложил Янкин.

— Счас мы с ним потолкуем! — пробасил Наумов.

— Ну-ну! — воспротивился Янкин. — Комиссар не велел, и вообще…

Немец был ранен. Он, казалось, понимал смысл разговора, потому что опасливо жался к земле, тянулся к Бойко и лопотал: «Камрад… комиссар…»

У Бойко на смену погоды невыносимо крутило плечо. Он глядел на пленного и в здоровой руке мусолил пачку отобранных у гитлеровца карточек. На фотографиях был заснят расстрел красноармейцев: трое дюжих фашистов, стоя на краю рва в одинаковых, жутких своей обыденностью позах, стреляли жертвам в затылки.

Евгений подошел к комиссару, взял карточки.

— Что ж, и этого поведем на суд?

— Поведем.

На четвертую ночь взвод достиг прифронтовой полосы. Янкин и Наумов, чертыхаясь, волокли немца. Тот изнемогал, однако кое-как плелся, припадая на раненую ногу. Где-то в пути Наумов подобрал сухую палку, и пленный воткнул ее под мышку, как костыль.

Шли по бездорожью. Было холодно, по мерзлой земле ветер гнал снежную крупу. Дозоры то и дело сигналили тревогу: местность кишела тыловыми и штабными подразделениями. За несколько часов саперы обрезали три линии связи.

Высланные вперед разведчики нащупали в немецкой обороне незанятый, но заминированный стык. Заболоченный выступ вдавался в нейтральную полосу. Полночи просидевшие разведчики высмотрели вблизи всего один вражеский пулемет, нацеленный на двухсотметровый промежуток между узлами обороны. Именно через этот кочкарник решили после дневного отдыха прорываться.