Линия фронта

Груня заговорила о Зырянском, известила, что его переводят куда-то и что она тоже уйдет с малышом — в местечко, в бывшую свою хату, к старой Авдотье.

Не прошло недели после разговора с Павлом, как Груня вернулась в местечко, в некогда проданную сдуру хатенку; правда, теперь уже на правах квартирантки. Два дня она почти не выходила из дому и ни с кем, кроме бабки Авдотьи, не общалась. Много новостей прослышала она от старухи-цокотухи; шептала ей Авдотья о партизанах, о Рымаре, да только все это, похоже, не задерживалось в Груниной голове — в одно ухо влетало, в другое вылетало.

На третий день она вышла-таки со двора — добыть соли. Разжиться солью можно было только в рундуке старого лавочника, где сидел его большенький — Вадимка, когда-то гожий парень, а ныне обрюзглый пьянчуга. Вадим до войны волочился за Груней, но потом дороги их разошлись.

— Здоров, Вадя! — простецки заговорила Груня, утицей вплывая в тесную лавчонку.

Глядя на нее против света, Вадим не сразу и разобрал, что за молодка пожаловала к нему. Он пощурился и нехотя выступил из-за стойки. В лавчонке было тесновато, заглушенное досками окно пропускало лишь тонкие лучики.

— Вот это кто! — удивился Вадим.

— Проведать решила… Старый друг лучше новых двух!

— Новые, старые… все спуталось! Заходи, Грунечка.

Груня не собиралась точить с Вадимом лясы и задерживаться, но и разумела, что по нонешним временам так сразу к делу не подступишься, потому пытливо вглядывалась в лицо Вадима.

— А ты разлюли малина… — сказал он и шагнул встречь.

Груня зябко повела плечами.

— Приказчиком у бати?

— Что мне старик… Зачем пожаловала, ягодка?

— Соли… хотела.

— Ов-ва!

— А я-то думала — при немцах чего хошь, — запустила шпильку Груня.

— Увели обоз партизаны, — вырвалось у Вадима.

— Хо-хо… оторвут они вам головы!

— Смелая ты, ягодка… — Вадим рассмеялся, и в смехе его проступило что-то отталкивающее, неприятное.

— Отпустишь соли?

— Сердечко мое… кислица осенняя… — бубнил Вадим, подступая к Груне.

Груне был он неприятен — с потной, как у Зырянского, пролысиной. Она кляла себя за то, что пошла к нему, но Вадим уже скользнул к двери, накинул крючок и толкнул Груню на мешки возле бочки.

Груня не помнила, как выскочила из лавки, зажимая в руке пачку добротной довоенной соли.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Прибывший в сумерках Рымарь рассказал о зверствах немцев в Киеве. Бойцы с некоторым сомнением слушали партизанского вожака: такое понятие, как Бабий яр, еще не успело обрести своего жуткого смысла. Но факты, факты… Дубак и его разведчики (они вернулись ночью) немало добавили к рассказу Рымаря. Даже умевший говорить Бойко стушевался, закрывая короткий митинг.

Рымарь с Евгением деловито осмотрели лагерь.

— Когда тронетесь? — спросил Рымарь.

— Ночью, — ответил Евгений. Он глядел на молодцеватого Рымаря и видел, как тому нелегко: годы, увечья… Евгению припомнилось многое, связанное с именем этого крепкого человека, и он невольно подумал о жалкой судьбе переданного партизанам Журбы — бандита, который и раньше направлял оружие в Рымаря. В эти минуты Евгений не мог целиком переключить свои мысли на предстоящий рейд: они невольно обращались к тем, кто оставался здесь, в тылу.

Партизаны намечали устроить в Горелом гаю одну из своих баз. По всем признакам, следовало ждать в здешних местах карателей, вероятно даже, это будут регулярные части, и командование отряда стремилось рассредоточить продовольственные запасы; кроме того, Рымарь присматривал место для оружейной мастерской. Бывший предколхоза, он подходил к организации партизанского отряда как хозяин. Да иначе было и нельзя.

Не сказать, что действия отряда Рымаря носили широкий характер. Однако в последние дни партизаны подорвали немецкий эшелон, сожгли оставленное при отходе зерно и готовили налет на склад авиабензина.

— Засиделись мы… — со вздохом произнес Евгений.

— А я тебе не советовал? — упрекнул старый партизан.

Рымарь не однажды предлагал слиться и воевать вместе, особенно после того как взвод передал партизанам пушчонку, правда, без снарядов и всего с одним артиллеристом. Это был вынужденный дар. Протащить орудие через фронтовую полосу и оборону врага не представлялось реальным.

Да, он предлагал, советовал, но армейцы и слушать не хотели. Разве их взвод исключен из состава полка? Раненых передали в надежные рука, пополнили боеприпасы, дождались разведчиков — чего же еще медлить? Тем более что Дубак хоть и не переходил линию фронта, но установил: немец восточнее Киева копает землю. Застопорился…

Прощание с партизанами навевало грусть. Евгений, Бойко и многие саперы жали Рымарю руку, а тот только покашливал. В горле першило…

Перед большой дорогой забот не оберешься. Одна из них привела к комиссару Дубака.

— Как же с партвзносами? Так недолго и механически…

Бойко подумывал об этом, но…

— Деньги-то есть? — спросил он.

— В кармане — блоха на аркане! Содержание не давали с июня! — завел Сашка-парикмахер.

Буряк хохотнул:

— Вот докука, ты ж у нас без году неделя!

— Выходит, я ничейный?

— Не отставай от своих… А должок с Гитлера стребуй! — усмехнулся подошедший Наумов.