Линия фронта

Солнце слепило глаза, но Евгений видел подбитый танк, в открытый его люк влетела граната; внутри грохнуло, кто-то вскочил в башню, и из люка вывалился труп немца. Захваченный танк двинул башней и открыл огонь, его снаряды в упор разили соседа-крестоносца. С четвертого снаряда немец вспыхнул… Но и фашисты зажгли захваченную красноармейцем машину. Неповрежденными остались у них два танка, однако они не отходили, зло огрызались.

К железным чудищам со всех сторон ползли саперы. Осажденные танкисты еще не понимали своей обреченности и садили из пушек. Но саперы с минами ползли и ползли. Когда застывал один темным бугорком, его мины подхватывал другой…

Евгений перебежал дорогу, схватил оторванную от шнура мину и отступил к Буряку с Наумовым. Наумова контузило, он не двигал рукой. Подняв отделение Буряка, Евгений повел его за собой и замкнул высоту, отрезав отход противнику.

Саперы окружили танки. В одном из них горел кто-то из друзей… Герой был еще жив. «Кто?» — снова и снова спрашивал себя Евгений. Охваченный пламенем танк продолжал стрелять и повредил еще одного фашиста.

Но и по горящему беспрерывно били — по гусеницам и каткам, по боковой броне и башне. Вот вспыхнул бензобак, огнем охватило всю машину, даже тень от нее полыхала языками.

Тогда из башни поднялись две черные, обгорелые руки. Человек цеплялся за края люка. На миг показалась его голова. Это был Гога. К нему кинулись двое саперов, но в танке рванули боеприпасы…

— Во-оздух! — закричал Буряк.

Евгений заслонился ладонями и уткнулся в землю. В его глазах стоял охваченный пламенем друг.

— Воздух!!

На высотку зашли наши самолеты. Они развернулись и ссыпали бомбы. Дымная заволочь покрыла ползущих с минами саперов и подбитые, догорающие танки…

С наступлением темноты отведенный в камыши понтонный мост сомкнули. В ночь по нему перебросили на плацдарм второй полк, и на рассвете наступление возобновилось. Свежие батальоны овладели еще двумя румынскими селами. Выполнив задачу, полки перешли к обороне. Плацдарм опоясался окопами и заграждениями.

— Ходить разучился! Все ползком… — жаловался Янкин.

Наумов не отвечал. Он обтирал замасленные взрыватели: взвод готовился к ночному минированию. Лишь закончив работу, разогнул широкую спину. В его глазах отравилось сочувствие: действительно, раненному в руку Янкину ползать с минами было несподручно. Однако вслух Наумов сказал насмешливо:

— Ползком в люди выходят…

Саперы располагались в ходе сообщения. Всюду было много обвалов: за день противник предпринял три контратаки. Однако сбросить русских в Прут не смог, сто пятый полк не сдал ни одного метра, и сейчас пехота по всей обороне копала землю.

Саперы ждали комсомольского собрания, вот-вот должны были подойти с задания остальные взводы и сам Бойко. Тем временем Наумов с Янкиным разошлись и мололи языками совсем уже попусту. Кто-то умудрился даже снять сапоги и сушил портянки. Буряк натачивал ножик, чиркая им о камень. В разговоры подчиненных он не вмешивался, тем более что вблизи находился взводный.

У Евгения на защитной петлице виднелся наляпанный химическим карандашом квадрат: не прошло часа, как он узнал о присвоении ему «младшего лейтенанта». Квадрат был нанесен грубоватой рукой Буряка, и петлица смахивала на бубнового туза. Буряк поглядел на свою работу, не выдержал:

— Дозвольте, вырежу из консервов.

— Где возьмешь?

— НЗ!

Евгений колебался. Приняв нерешительность взводного за молчаливое согласие, Буряк достал банку и пырнул ножом.

Солнце клонилось к западу, жара спала. Евгений прислонился спиной к прохладной суглинистой крутости и думал о предстоящем собрании. Он знал, что оно нужно, но и досадовал: дотемна хотелось всем взводом сделать лишние две-три ходки на полевой склад за минами, и вот на тебе… Евгений решил было послать туда одних «не союзных», но их оказалось кот наплакал, да и подсказали ему: по традиции на таких собраниях присутствовал весь личный состав. К тому же вопрос стоял необычный. Молоденький боец Туркин сегодня при отражении контратаки спрятался с испугу в щель и пролежал до конца боя. Обнаружил его Наумов.

— Ты что тут делаешь? — спросил старый сапер, подойдя к укрытию.

Туркин лежал, выставив из неглубокой щели зад. Он чуть ворохнулся, но головы не поднял.

— Вставай… золото в тряпочке! Конец.

— Конец? Я вообще…

Туркин лежал прямо на минах. Он потерянно молчал и слизывал с губ песок.

— Нажрался, дуралей? — спросил Наумов.

— Угу…

— Паспорт смерти есть? Ну — кто ты, что ты…

— А… что? — на юном лице Туркина вновь отразился испуг.

— Документ на свежие кальсоны.

Может, все бы и кончилось на этом. Но опомнившийся Туркин, видя, что вокруг него смеются, недооценил серьезность ситуации. Приподнявшись, он ломким голоском обругал Наумова.

— Э, сынок… — возмутился тот. — Паршивая овца все стадо портит!