Линия фронта

— Ах ты, ах ты… сказочник! — У Владимира Богдановича от возмущения кривился рот, он шипел, как гусак. Оба помалу заходили с флангов, окружали. По мере приближения ловцов куры заметно тревожились. Конечно, вжарить бы по ним из дробовика или, на худой конец, из автомата… Но стрелять в пуще нельзя было ни под каким видом, об этом и думать не стоило, и Владимир Богданович аккуратно поднимал ноги, переступая через кусточки бульбы и дружелюбно зазывая:

— Цып-цып-цып…

С другой стороны цыпцыпал Сахончик, куры доверчиво вытягивали шеи. Сахончик тоже тянулся в струну, но в первую очередь следил за Владимиром Богдановичем, который перед броском душевно раскинул руки — ни дать ни взять для обнимки.

— За шею, за шею! — не утерпел Сахончик, захлебываясь в смехе, потому что на крайней ветке мостилась голошеяя хохлатка.

Именно на нее целился и не сразу разобрал едкие слова Владимир Богданович, тем более что до желанной курочки оставалось два шажка. Он плавно ощупывал подошвами грядку, боясь напоследок споткнуться. Лукавый Сахончик не подавал больше голоса, но Владимир Богданович отлично представлял усмешку на его лице. Ох этот Сахончик! Владимира Богдановича так и подмывало отчитать наглеца, но нельзя было. Он твердо установил левую ногу, уперся правой и — ринулся. Одичалые птицы закудахтали и снялись…

— Курочка была ряба… — злорадно заключил Сахончик.

К вечеру Владимир Богданович с облегчением выслушал доклад радиста: аппаратура снова исправна. Вдвоем они забрались в сарай, Владимир Богданович подсветил фонариком, и они передали о разгрузке гитлеровцами эшелона авиабомб и баллонов с отравляющими веществами. При разгрузке наблюдатель сумел приблизиться к охраняемому форту у деревни — форт времен царя Гороха использовался под склад, — однако различить метки, кольца на боеприпасах и определить тип ОВ пока не удалось. Но и само по себе сообщение было слишком важным, и Владимир Богданович с нетерпением ждал дополнительных сведений.

Разведка не знает перерывов. Владимир Богданович, базировавшийся со своими людьми в заброшенном сарае, уходил спозаранку и приходил затемно. Дел набиралось невпроворот: встречи с боевыми помощниками, вылазки в близлежащие гарнизоны, наконец, и связь с поляками — советские войска уже выходили к старой границе.

На встречу с представителем Армии Людовой Владимир Богданович отправился ранним утром, прихватив с собой сержанта Буряка и Сахончика. По правде говоря, брать Сахончика он поначалу не хотел и долго колебался, но все-таки послушал Буряка: кроме чисто воинских достоинств — смелости и удали — башибузук этот знал польскую мову. И хотя вечное его подтрунивание донимало, а порой просто выводило Владимира Богдановича из терпения, он зла не помнил.

Небольшая их группа вышла к каналу, за которым намечалась встреча. Канал этот, обрывистый и глубокий, словом судоходный, являлся непреодолимым препятствием для Владимира Богдановича: он беспомощно озирался, предчувствуя, что — посылай не посылай подручных в обе стороны — плавсредств не найти: все порушили польские партизаны, и Владимиру ли Богдановичу не знать об этом! Был, правда, мост… Немцы восстановили его, но что проку — на мосту часовые, не нахрапом же лезть… Тут-то неугомонный Сахончик, будто невзначай, и вспомнил об автомобильной камере, уже не единожды выручавшей Владимира Богдановича, но Владимир Богданович так на него зыркнул, что Сахончик на целую минуту онемел. Однако же и потеряв дар речи, он продолжал свое ехидное дело, то есть демонстративно скинул с плеч вещмешок и принялся распутывать шворку.

— Что, голубчик, перекусить намерился? — сдавленно спросил Владимир Богданович, туркая щепотью кончик своего носа.

Голубчик молчал.

У Владимира Богдановича екало сердце при одной мысли об этой камере. Он представлял, как будет раздеваться, воображал себя голым и мучительно стеснялся; на теле у него выступила гусиная кожа, будто он уже спустил кальсоны и его обдало холодком.

— Ты что… захватил? — безобидно спросил Буряк.

Сахончик видел настороженность Владимира Богдановича, а заодно и сержанта, но все так же медленно и молча возился со шнурком. Наконец он извлек из вещмешка пачку сигарет, глаза его были по-детски чисты и наивны, и лишь мелко вздрагивающая опущенная нижняя губа выдавала его.

— Вот, дед Владимир…

— А… — гневно поперхнулся Владимир Богданович. Не глядя на Сахончика, не желая лицезреть его притворно-постную мину, он резко зашагал вдоль берега — даже не заметил обидного «дед».

Впереди зазеленел перелесок, его-то и резала дорога к мосту. Ни Буряк, ни Сахончик не понимали еще, что надумал «дед», но послушно тронулись за ним. Буряк шагал в затылок и в ногу с Владимиром Богдановичем, на ходу поправляя тяжеленький сидор и досмаливая цигарку, потом побежал, сбиваясь с мелкой рыси на аллюр три креста. Разведчики углубились в рощу, пересекли кочкастый ольшаник и оказались на обочине дороги. Булыжная дорога была старой, добротной кладки.

— Что делать? — вырвалось у Владимира Богдановича.