Линия фронта

— Прыгай! — скомандовал Костик, вываливаясь за борт. За ним трудно сползли Онуфрий и его товарищ, заковыляли к кабине. Костик тоже подскочил к дверке, водитель и рыжий фельдшер, похоже, были мертвы. Костик махнул через канаву и понесся к лесу. Он был безоружен, единственное спасение видел в ногах и припустил. До рощи оставалось метров сто, но наперерез трусили немцы, и Костик в нерешительности остановился.

За спиной его раздался хрип, мягкие в жнивье шаги были почти неразличимы, но Костик все же определил — бегут оба партизана — и опять наддал к березняку. По нему стреляли немцы, ногу обожгло, но сгоряча он бежал, хотя ногу задело сильно; близ опушки он упал и ощутил, что в сапоге мокро. Задыхаясь, дополз до первого дерева, обхватил его и поднялся.

Он видел, к нему бежали немцы, видел сносимую ветром пыль с дороги и трепетную, зависшую над бузиной пичугу; на миг уловил какую-то чужую, обманчиво-спасительную мысль: он мог бы скрыться еще раньше, мог бы…

Старик первым подскочил к Костику, он едва дышал, но подхватил Костика под руки и поволок. Однако через двадцать шагов их догнали немцы.

— Хенде хох!

Онуфрий вскинул винтовку и уложил одного, остальные накинулись на него. Били прикладами и кололи тесаками; с таким же остервенением пыряли и Костика. Костик только раз поднял руку, заслоняя лицо, и ничего уже не слышал и не видел, не видел, как высыпали с ближней опушки партизаны, привлеченные близкой пальбой, как побежали немцы; он лежал с поднятой рукой и с прикрытыми глазами. Боли он не ощущал, он ничего уже не чувствовал, кроме облегчения…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В полосе наступления громыхали бои. Евгений Крутов по-прежнему вел подрывников через партизанский край, хотя партизан здесь в последние дни не стало — они где-то западнее заступили немцу дорогу. И Евгений, и солдаты морили червяка на ходу, стремясь засветло попасть к железной дороге: это была единственная здесь ветка, которую немцам — после налета партизан — удалось кое-как восстановить.

— Вот ты, Янкин, поаккуратней бы… — вполголоса басил сержант Наумов. Янкин, не сбавляя шага, допивал из фляги и слушал одним ухом; остальные, казалось, вовсе ничего не слышали. Шедший в голове Евгений думал о чем-то своем, но отметил задиристую нотку в голосе Наумова, когда тот добавил: — Пьешь, как лошадь.

Евгений насторожился: неужели у Янкина остался шнапс и он скрыл это?

— Ну и пью… — беспечно отозвался Янкин.

Евгений сделал шаг в сторону, пропуская всех мимо себя, однако лиц не было видно. Не заметь он, как упала из алюминиевого горлышка, скатилась по губам и бороде Янкина прозрачная капля, так и не понял бы розыгрыша.

— Видишь, — не унимался Наумов, — и товарищ капитан не одобряет.

В душе Евгений был рад, что Наумов опять среди них, старый боевой товарищ, такой основательный в житейских делах, а когда надо — балагур и задира; он и дружил все с тем же Янкиным, как и прежде. Евгений слушал болтовню Наумова, а сам с дотошностью перебирал в мыслях детали предстоящей диверсии. Он знал, сколько в его распоряжении толовых шашек, капсюлей и бикфордова шнура, держал в голове возможные варианты минирования и распределял, кто и что будет выполнять. При этом не забывал, что все наметки могли полететь к черту, если обстоятельства потребуют иного решения, как это нередко случалось на войне…

Стало прохладней. В еловом урочище ворковала горлинка, под ногами расстилались то ягодники, то мох. У родника саперы налили фляги, напились, и все это торопливо, будто за ними кто гнался. Евгений понаблюдал, как играл с флягой молодой солдат Пинчук, вспомнил, как тот заложил за хлястик Янкину бумажку, и прыснул. Саперы удивленно посмотрели на него.

— Я ничего… — сказал Евгений. — Строиться!

Духота спала, однако после того как Евгений напился, по всему телу у него выступила испарина. Пришлось расстегнуть воротник. Он видел, что люди устали, но шагали размашисто, в их походке и по-солдатски скупых, едва приметных жестах, в напряженных фигурах и редких словах сквозила сосредоточенность. Разговоры уже не клеились, все шли молча, но и в самой этой неразговорчивости было что-то необычное; саперы стремились к важной для них цели, думали об этом и никакие пустяки уже не отвлекали их.

Поздним вечером группа приблизилась к полотну железной дороги и засела в густых зарослях. Под ногами хрустел хворост, Евгений досадливо морщился. Сориентировавшись, он послал разведку, и вскоре подтвердилось, что по насыпи курсировали немецкие патрули. Евгений произвел боевой расчет; он решил разнести бетонную трубу в насыпи и одновременно порвать на примыкающем участке рельсы.

Саперы вязали заряды в сотне шагов от полотна. В тиши процокала на стыке дрезина, помелькал меж стволов прожектор.

— В недавнее время был тыл… — вполголоса заговорил обычно молчаливый Янкин. На него шикнули, он обиделся: — А чё? Правда.

На перегоне прогрохотал поезд, четко отстукал колесами и долго не затихал. Голоса саперов терялись, хотя разобрать слова все же удавалось.

— Любил и я ездить, — объяснил Янкин. — Как дымком понесет, так и в душе цок-цок…