Лиловый (Ii)

   Любовь; само это слово болью отдалось в нем. Так невыносимо мучительно оказалось любить в пустоту, не получая никакого ответа, а он действительно любил ее, и тем сильнее хотелось орать и бить по чему-нибудь кулаками. Новый день наступил; совсем весеннее солнце заглядывало на кухню, другая женщина сидела напротив него, только так трудно оказалось мириться с этой иной реальностью, мерещилось: вот странный сон закончится, он откроет глаза и обнаружит рядом с собою...

   Нет.

   Он даже потряс головой. Ничто уже не будет, как раньше. Может быть, он никогда больше не увидит ее. Это и к лучшему. Он не причинит ей вреда; Тильда же, скорее всего, в состоянии будет справиться с ним, когда он...

   И чувство обреченности навалилось на него с тройной силой, мешая дышать.

   ***

   Витале Камбьянико происходил из довольно знатной семьи, а его старший брат и вовсе открыл в себе дар искажателя и долгими месяцами не появлялся дома, водя корабли, пока смерть не забрала его в одном из перелетов: из-за ошибки навигатора они столкнулись с астероидом. Это сделало Витале главой дома, к чему он, по правде говоря, не был готов. Сам он никакими способностями не обладал и оттого почел за лучшее жениться на женщине из какого-нибудь близкого по талантам клана, и так выбор его пал на Беатриче Анафесто, младше его на двенадцать лет. Брак состоялся. Особого счастья это не принесло ни одному из супругов, однако и несчастны они друг с другом не были. Беатриче была довольно экзальтированная женщина, постоянно и бурно увлекалась какими-то новыми духовными практиками, то начинала запоем читать книжки, то медитировала часами, запершись в кабинете. Витале это импонировало: он и сам любил прочесть очередной философский трактат и потом блистать познаниями на каком-нибудь званом вечере. Ему даже виделось, что его все почитают за философа-эрудита, и внешне ничто этому представлению не противоречило. Детей у супругов не было: года два тому назад Беатриче понесла было, но не прошло и месяца, как она выкинула. Это серьезно расстраивало Витале и ничуть не заботило его жену.

   Недавно организованное общество по защите прав бездушных еще не успело надоесть супругам, и они активно продолжали свое дело, хотя, быть может, не очень хорошо представляли себе, что именно они должны предпринимать. Пока что, кажется, единственным их занятием было проводить вечера, на которых они зазывали гостей присоединиться к их обществу, и некоторое количество подписей действительно было собрано (были люди, ставившие свою подпись под чем угодно, просто из вежливости или от равнодушия); дальше того не шло, хотя Витале что-то мутное говорил насчет некоего благотворительного мероприятия в пользу бездушных. Неприятность заключалась в том, что он понятия не имел, что же это должно быть.

   Вот они проводили очередной вечер, на который пришло, как это часто случалось, меньше гостей, чем они приглашали, и казалось, что ничто уж не изменится, и сам Витале в последние дни как-то куксился, перестал с таким детским восторгом упоминать о своей затее к месту и не к месту.

   Именно в этот вечер к ним явился нежданный гость.

   -- Кого я вижу, -- расплылся в улыбке Камбьянико, -- уважаемый Орсо собственной персоной явился почтить нас своим присутствием!

   -- Надеюсь, мое присутствие не будет вам неприятно, мой друг, -- суховато отозвался тот. -- Мне сказали, что у вас сегодня собрание вашего общества.

   -- Ну... э... -- Камбьянико немного замялся, потому что действительно имел привычку называть подобные вечера собраниями, хотя только несколько человек из сегодняшних гостей состояли в его обществе. -- Да, в некотором смысле...

   -- Отлично, -- сказал Кандиано. -- Вы, конечно, знаете, что наши с вами взгляды очень стали близки в последнее время. Я думаю, что будет только правильным с моей стороны официально присоединиться к вам. В конце концов, именно вы, Витале, открыли мне глаза на беды бездушных.

   Тут Камбьянико настолько растерялся, что даже не знал, что сказать; слышавшие это люди притихли, уставились на Кандиано. Тот стоял, будто царь, с привычной тенью-закованным за плечом, смотрел строго, и вообще многие ощутили, что он чересчур даже серьезен для этого вечера и этих людей.

   Но Орсо Кандиано ничто не смущало.

   -- Э, да, конечно, -- кое-как нашелся Камбьянико. -- Я запишу вас, друг мой...

   Они затем поднялись в кабинет, где Витале, нервничая, копался в бумагах на столе, с трудом отыскал почти новую записную книжку, в которой значилось восемь имен, и действительно записал под девятым номером "Орсо Кандиано".

   -- Что же вы предпринимаете теперь, Витале? -- спросил его тот. Маленький кабинет Камбьянико, забитый множеством вещей, казался страшно тесным теперь, когда в нем находились хозяева, их нежданный гость и огромный, молчаливый закованный. -- Я что-то слышал насчет благотворительных мероприятий?

   -- Д-да, я думаю об этом, -- сказал Камбьянико. -- Но пока я не решил, в какой форме это все должно происходить...