Лигр

Петарда под диваном оглушительно бабахает. Начинает валить густой белесый дым. Визитер тем временем встает и хватает со стола перфоратор. Он действительно не пытается причинить мне вред, просто шумит.

Воет перфоратор просто-таки душераздирающе.

Приходит и черед флакончика: его визитер просто разбивает о стену. Одуряюще пахнет одеколоном.

Я стою дурак дураком и смотрю на этот балаган, ничего не понимая.

Наконец визитер возвращает дрель на стол, поворачивается ко мне, вынимает из одного кармана пистолет, из второго патрон, деловито заряжает, передергивает затвор и складывает опущенные руки (одна с пистолетом) перед собой, словно футболист в стенке перед штрафным ударом. Ствол пистолета глядит в паркет.

– Ну, вот и все. Последняя к вам просьба: выпишите счет и отдайте, как обычно, соседу.

Что-то он подозрительно осведомлен о моих отношениях с соседом!

Не поворачиваясь к визитеру спиной и не выпуская его из поля зрения, я черкаю все, что положено, в нужных графах и, чувствуя себя полным идиотом, начинаю пятиться ко входной двери.

Я Судья, черт возьми, а не актер в дешевом балагане. Даже работа на химкомбинате не настолько противна моему естеству, как такие вот, с позволения сказать, действа.

Неужели этот футболист и сын футболиста надеется меня одурачить бессмысленным представлением, отвлечь, усыпить бдительность и под шумок застрелить в спину? Не успеет ведь.

Я держу его в самом центре внимания и когда открываю входную дверь, и когда звоню к соседу, невзирая даже на то, что футболист становится чуть в стороне от дверного проема. Двигается он только когда свет в глазке соседа заслоняет задвижка, а замки поочередно щелкают, открываясь.

Конечно же, я ухожу с линии выстрела раньше, чем рука с пистолетом успевает подняться. А секундой позже понимаю, что на линии выстрела я и не находился. Футболист изначально целился в соседа.

Звучит негромкий выстрел. Золотые очки разлетаются на две половины, а в переносице, на которую они были надеты, возникает маленькая темная дырочка.

Крови на удивление мало.

Я тупо стою и смотрю, как человек, превративший мою жизнь в бесконечную схватку за выживание, мешком оседает на пол.

– Ну, вот и все, – тихо и буднично говорит футболист. – Вы свободны, Судья. Вы теперь вне игры. Полицию вызывать не надо, обо всем позаботится тот, кому я обещал покончить с этой историей. Заходите, если что, по-соседски. Пропустим по рюмочке, поболтаем.

Он роняет пистолет на пол, выходит из моей квартиры и направляется к лестнице, ведущей на третий этаж.

– Вам его не жалко? – бросаю я ему в спину.

Футболист замедляется. Оборачивается. Делает паузу – то ли действительно размышляет, то ли просто делает вид.

– Не очень, – наконец признается футболист. – Он всегда был тряпкой и никудышным капитаном – так говорил отец, и я тоже так считаю. Проиграл главный свой матч и главный матч в истории клуба. И, простите за пафос, разве вам нравится, во что он превратил страну и людей этим своим кушем за вашу голову?

Я молчу. Не хочу отвечать пафосом на пафос. И я еще не переварил случившееся.

– Мне вот не нравится, – вздыхает футболист и уходит. Шаги его вскоре затихают наверху; чуть слышно хлопает дверь, и у меня в ушах снова звучит то ли приглушенный рев трибун, то ли просто шум крови, текущей по сосудам.

Дым от взорванной петарды медленно вытекает из моей квартиры на лестничную клетку. У самого порога, на метр ближе пистолета, на полу лежит что-то красное, ранее не замеченное мною. Присмотревшись, я понимаю – это фломастер, которым пририсованы усы к моему портрету и подчеркнута цифра с немыслимым количеством нулей.

– Красная карточка, – тихо бормочу я. – Красная карточка…

Екатерина Федорчук Я вышел на подмостки

Еще одна короткая повесть: «Кон». Кон – не судья и не театральный критик, Кон – театр. А театр есть нечто большее, чем здание, даже чем пьеса, артисты и режиссер. Театр у Дяченко – одушевленное искусство. В прямом смысле… Но спор с Коном нелегок – и тот, кто вышел на его сцену, должен быть готовым ко многому.

Возможно, ко всему.