Life Goes On

Еще одним фактором было то, что менялось отношение к безделью. Слишком многие получали пособие по безработице, чтобы это уже могло считаться добродетелью. Я жил на грани отчаяния, потому что не знал, зачем я жив. Речь даже не шла о реформировании. Моральные императивы оставили меня равнодушным. Но я дошёл до той стадии, когда мне нужно было что-то сделать, чтобы убедить себя, что я был приведён на землю с определенной целью, а не для того, чтобы приятно гнить на заброшенной железнодорожной станции Верхний Мэйхем. Почти случайно и пока безболезненно я выбрался из этого, хотя работа на Моггерхэнгера была не той работой, которой можно было бы гордиться. Но это было только начало, и что бы ни говорил Билл Строу, что бы я ни видел, или что я ни чувствовал, у меня не было оснований предполагать, что деловые дела Моггерхэнгера были чем-то иным, чем законными. Я надеялся, что даже он изменился за последние десять лет.

Какие мысли приходят в голову во время вдыхания роскошного дыма! Рот не показывает своей истинной формы, пока в него не попадет сигара, и когда я вынул свою между затяжками, у меня возникло желание запеть. Я отправился из Верхнего Мэйхема сорок восемь часов назад, решив быть честным во всех своих делах. Вернуть сигару туда, откуда она взялась, было невозможно. Выбросить то, что осталось, в окно было бы преступным расточительством. Я спокойно докурю свою приятную сигару и никогда больше ничего не украду. А пока мне хотелось немного музыки, чтобы успокоить свои способности и сделать жизнь идеальной, я вставил кассету в деку и стал ждать переливающегося через край бальзама Виктора Сильвестра или хэви-метала.

К счастью, я сбавил скорость перед кольцевой развязкой Норман-Кросс, иначе в шоке я бы съехал с дороги.

—  Помни, — сказал Моггерхэнгер, — что ты сейчас едешь на моей собственности, и не забывай об этом. Я не хочу, чтобы ты ел, спал в машине, когда тебе этого делать не следует, или плевался, или ронял окурки и обертки от сладостей, или пачкал грязью ковры. Я также не хочу, чтобы ты не занимался дурными и ненужными делами. И держи свои воровские руки подальше от моих сигар. Я особенно на этом настаиваю. Во-первых, они посчитаны. А во-вторых, если чего-то не хватит, я тебя порежу на куски, а если ты взял это до моего предупреждения, считай себя прощенным, но больше так не делай. Ты предупрежден. Просто следи за дорогой и присматривай за моей машиной, а это значит, что никогда не превышай семидесяти. Для двигателя так лучше, но больше всего я не хочу, чтобы моих сотрудников штрафовали за превышение скорости. Думаю, мне не нужно говорить тебе, что если это произойдет, ты вылетишь. И старайся, чтобы указатель уровня топлива не опускался ниже половины отметки. Теперь послушай самый сладкий звук в мире, звук работы мотора «роллс-ройса».  Желаю тебе хорошего дня.

Насколько я осмеливался, я оглядывался по сторонам в поисках телекамеры и задавался вопросом, нет ли там встроенного черного ящика, регистрирующего каждую остановку. Но его маленькая шутка, похоже, продолжения не имела, и я снова стал капитаном своего корабля, с той лишь разницей, что вместо музыки на магнитофоне играли избранные церковные колокола из приходов всего Бедфордшира, и я был вынужден выслушивать этот музыкальный рэкет, пока не сказал себе, что если бы еще один Квазимодо висел на моих барабанных перепонках, я направил бы машину к ближайшей опоре моста. 

Я дрейфовал на север и, не раздумывая, пошел быстрее, с трудом не отклоняясь от положенной отметки в семьдесят, тем более, что теперь, когда пробки набирали обороты, молодые парни проплывали на «фордах-эскортах» со скоростью  девяносто пять миль, а их боссы пролетали на БМВ по сто десять. Я мог бы обогнать их всех, но не с Моггерхэнгером, дышащим мне в затылок.

Некоторые машины, которые обгоняли меня, были фургонами сантехников, продавцов или старыми фургонами с пятью мужчинами внутри, коллективно доставляемыми на работу и обратно (или в офис пособий по безработице) самым дешевым способом. Из окна «БМВ» Перси Блемиш помахал кулаком и привел меня в уныние, пока машина с ним легко проезжала мимо. Это был мой третий взгляд на него, и я надеялся, что он будет последним. Его злорадное и неистовое лицо за автомобильным стеклом напомнило мне ребенка, лишенного прав на соску, и я предполагал, что он возлагал ответственность на каждого встречного человека за свои несчастья, если тот его не подвез. Судя по лицу, которое он повернул ко мне и которого доброжелательный водитель в тот момент не мог видеть (к счастью для него), я тоже не считал, что его шансы на дешевое и легкое путешествие очень высоки.