Лям и Петрик

— Ваш внук мне не нравится, — сказал Гайзоктер. — Он мне не нужен.

И все же весьма отдаленное их родство помогло, и Лям в добрый час был взят на маслобойку.

Как-то вышло так, что обоих — и Петрика и Ляма — приставили к лошадям, подальше от глаз Гайзоктера и Моти.

И началась у них счастливая пора. Весь день они возились с жеребятами, а по вечерам упивались рассказами о встречах с Аршином и о других интересных вещах.

Петрик повеселел и стал разговорчивее, работа спорилась, и день проходил незаметно. Когда друзья, сидя верхом, гнали табун к реке, они чувствовали себя настоящими богатырями. Лям смастерил веревочные седла со стременами. Они уводили лошадей подальше от маслобойки и устраивали вдоль берега гонки. Сумерки скрывали их от глаз Гайзоктера и Моти.

— Моя лошадь вся вспотела, Петро.

— Моя тоже.

— Давай еще разок!

— Давай!

И они снова мчались взапуски к дальнему камню и обратно.

— Я учу своего буланого останавливаться на всем скаку. Ударишь его поводом по голове — тпру! — и он мигом остановится. Казаки так обучают.

— Надо нашу пару провести в конюшню, чтоб никто не видел, что они потные.

Загнав лошадей, они стали задавать им корм, замешивая на воде сечку с отрубями.

— Хорошо лошадям: днем они работают, а там отдыхают, не то что мы. А нас сейчас пошлют полы мыть, сбегать куда-нибудь или ребенка нянчить. Вчера тебя послали, сегодня меня. Хозяйка свой счет ведет.

— Всюду идет к лучшему, а у нас!.. Эх ты холера!

Как-то Гайзоктер зашел проведать лошадей, а буланый и вороной были в мыле. Ребята замешивали сечку и не заметили хозяина.

— Он у меня станет отличной верховой лошадью, вот увидишь.

— Если б уздечка ему губу не резала, он бы не прыгал. Я его хлестнул поводом по голове, а он как брыкнет.

Они увидели хозяина и в страхе попятились к яслям. Гайзоктер пробрался между лошадьми и тоже приблизился к кормушкам. Ребята, шмыгая под лошадиными мордами, стали красться к выходу.

— Черт бы вас побрал! — заревел Гайзоктер. — Надо больше воды и поменьше отрубей! Вы слышите, сопляки?

И пошел прочь.

У обоих отлегло от сердца. Оба сплюнули сквозь зубы и заспорили. Лям доказывал:

— Он слышал наш разговор, только прикинулся дурачком.

Петрик стоял на своем:

— Если б слышал, избил бы до смерти.

— Дурень ты этакий! Он нас боится. Нас больше. Нас много. И уж скоро начнется то самое.

— Гайзоктер ничего не боится. Мы для него клопы, не больше.

— А то, что лошади в мыле, он, по-твоему, тоже не заметил? Над ними и сейчас еще пар стоит. Что, у него глаза повылазили?

— Не видел.

— Убирайся ко всем чертям! Сам ты оглох и ослеп. Ну и человек! Не верит в то, что уже всем известно. Весь мир в огне. Разве ты не видел, как горел помещик Лукьянов? Хозяева дрожат от страха, а он все никак не очухается.

Петрик примолк. Лям почувствовал, что победил. Он обнял Петрика и шепнул ему на ухо:

— Гайзоктер теперь напуган, значит, и мы можем ему показать, кто мы такие. Все рабочие в городе бастуют, а мы что, не рабочие? Рабочие! Хозяева боятся нас. Что ж нам, молчать, что ли?

— А что нам делать?

— Как что? Разве твоя мать не хворает? Ведь она еле ноги волочит. А моя бабушка? Разве мы не голодаем? Разве мы все не разуты, не раздеты? Разве мы не моем полы, не таскаем грязные лохани, не терпим побои? Разве ты не потерял квитанцию? А Сроль? Не забудь погибшего Сроля!

— Что же нам делать?

— Что, что? Знаешь что? Сделаем так: после завтрака остановим лошадей — забастовка, и все тут! Бросим работу! А когда Мотя выйдет к нам с кнутом, мы ему объявим: забастовка! Он позовет Гайзоктера, а мы и ему скажем: забастовка! Потребуем прибавки — три копейки на день; всего, значит, десять копеек. Если ты, Петро, боишься, я сам скажу — за нас обоих. Твое дело только подтвердить: мол, все так.

После завтрака они остановили лошадей. Был мягкий теплый день. Лошади охотно стали, вкусно фыркали, оттопыривая губы. Их слепые глаза блестели, как зрячие, и слезились. Буланый, как всегда, когда он бывал в хорошем настроении, весело заржал, но сейчас это не подходило к мрачному настроению ребят. Услышав ржание, Мотя высунулся в окно:

— Что вы стали, обормоты? Черт бы вас побрал!

Лям и Петрик, нахмуренные, застыли у высокой стены, вытянувшись во весь рост и опустив руки. Мотя выскочил из дому и бросился к ним:

— Стоят, хоть выдои их! Ну-ка выкладывайте, в чем дело!

Оба в один голос выпалили:

— Забастовка!

Мотя было опешил, но потом громко расхохотался. Он только не знал, самому ли ему разделаться с этими мозгляками или вызвать хозяина.

Побагровевшие пареньки, напряженно вытянувшись, по-прежнему стояли у стены.

— Стойте, стойте, миленькие! Постойте, красавчики, еще минуточку! Сейчас позову хозяина, пусть он на вас полюбуется.

Мотя потер больные глаза и побежал к крыльцу. Вдруг откуда-то прибежала Саля, подскочила к обоим паренькам и скорчила гримасу.

— Живей убирайтесь, пока он еще не вышел! Чего вы ждете? Вот он идет. Ох, ребята! — Саля так и кипела.

Но они не двигались с места. Лям еще больше надулся. Прижимаясь к стене, он бормотал:

— Забастовка! Становись тоже к нам! Ты тоже рабочая. Ты ведь выбираешь спорынью у своего отца.