Лям и Петрик

Лям по-прежнему крепко дружил с рабочими Катроха, особенно с Аршином. Каждый раз при встрече Аршин подзывал Ляма и беседовал с ним, как с равным. А по субботам они вдвоем расхаживали по дороге в деревню — длинный-предлинный Аршин и рядом Лям — четверть Аршина. Сердце Ляма тогда переполнялось радостью, он испытывал особенный прилив сил.

После каждой такой встречи Лям узнавал что-нибудь новое. Тяжело было ему слоняться без всякого дела, горько было Петрику получать зуботычины, и одна была у них отрада — по вечерам собираться то у одного, то у другого и в беседах отводить душу. А рядом обычно сидели либо бабушка Ляма, либо мать Петрика и молча прислушивались.

— Знаешь, что случилось с Гайло? Мне Аршин рассказывал. Бог ты мой! Гайло с тремя дружками был в Кривоозере. Там они убили исправника, а потом повели рабочих через весь город к тюрьме освобождать арестованных. Откуда ни возьмись налетели жандармы, и конные и пешие, и давай орудовать шашкой — направо, налево. А ребята в ответ стали палить из пистолетов и швырять камни. Ну, жандармы окружили их и тоже открыли огонь. Там было что-то страшное. Кто был ранен, кто попал под копыта, остальные кинулись бежать.

Жандармы гнались главным образом за Гайло и его тремя дружками и готовы были разорвать их на куски. Только Гайло и его приятели скрылись. Тут появился начальник почты, он же вожак черной сотни, и донес, что преступники скрываются в кузнице на окраине города. Жандармы поскакали туда и окружили кузню. Исправник приказал старшему жандарму взять преступников. Но не успел тот открыть дверь, как раздался выстрел, и жандарм рухнул, сраженный пулей. Тогда жандармы открыли по кузне огонь, крича: «Сдавайтесь, не то всех сожжем!» Исправник решил взять преступников живьем, ведь податься им все равно некуда. Он надумал отложить дело до вечера, а вечером в темноте подкрасться к кузнице, забраться на чердак и уж оттуда накинуться на всю четверку и взять их. Однако, как только два жандарма взобрались на крышу, грянули выстрелы, и оба они, убитые, скатились наземь. Исправник был вне себя. Он приказал снова открыть огонь. Так дело тянулось три дня и три ночи. Жандармы рассчитывали, что осажденные либо помрут с голоду, либо истратят все патроны. На третий день осажденные стали стрелять реже. Ага, значит им скоро конец! Жандармы набрались храбрости, бросились на приступ, прикладами вышибли дверь и ворвались в кузню. И что же? Они увидели одного Гайло. Он стоял посреди кузницы. Больше никого не было. Они кинулись к нему, но он их опередил и пустил себе пулю в лоб.

— А куда же делись те трое? — еле выговорил потрясенный Петрик.

— В том-то и штука! Это все Гайло надумал. Он велел пробить в задней стене лазейку. Там, за стеной, была каморка, а из каморки выход в ров. Приказал всем потихоньку выбраться потайным ходом наружу, а сам остался вести огонь. Ведь если огонь сразу прекратится, жандармы поймут, что ребята скрылись, и тогда всем каюк. Пускай лучше погибнет один, зато остальные уцелеют и смогут дальше вести работу, пока не придет революция. Ребята стали спорить, каждый доказывал, что именно он должен остаться, но остался Гайло. Аршин говорит — на него выпал жребий.

Весь напряженный, преобразившийся Петрик не отрывал сощуренных глаз от Ляма. А тот перевел дух и продолжал:

— Ты бы послушал, что рассказывает Аршин про дядю Шому. Ох и молодец же это был! Думаешь, он не заехал в морду самому главному начальству? Еще как заехал! Дело было так. Рабочие сахарного завода в Грушках забастовали. И вот как раз, когда Шома помогал гнать с завода штрейкбрехеров, подкатил сам директор. Он соскочил с коляски, помахивая серебряной тросточкой, увидел, что Шома гонит штрейкбрехеров, и давай на него орать. Дядя Шома зевать не стал, без лишних слов размахнулся и заехал директору в морду. Тросточка упала наземь, а из директорского носа хлынула кровь. Ты, может, думаешь, что Шома был здоровяк, гвардеец? Ничего подобного. Худющий! Мозгляк! Аршин рассказывает, что на Шоме была куцая тужурочка из диагонали, коротенькая, тесная, без единой пуговицы. Он застегивал ее булавкой, затягивался туго-натуго, и у него получалась талия, как у девушки. Кроме тужурочки, он еще носил широченные полотняные штаны — умора, да и только! И все же, если он вздумает нагнать на кого-нибудь страху, — обязательно нагонит. Человек с характером! Но история с директором всех взбудоражила. В местечке поговаривали, что из-за Шомы начнется война с Германией, потому что директор был из немцев. А в конце концов страдать будут евреи.

Из-за этой истории дяде Шоме пришлось некоторое время скрываться: и пристав, и Гайзоктер, который тогда был правой рукой директора, упорно искали его.

Вот когда он просиживал дни и ночи над своими чудо-калошами, которые он обдумывал и мастерил уже много лет подряд.