Усмехнулся.
- Японец же меня ничему не учит и ни к чему не призывает. Он лишь бросает лягушку в пруд. Дальше – я сам. Впрочем дедуктивный метод, о котором я г-говорю, основан на ранней, малоизвестной версии стихотворения. Там другая концовка:
- А в чем разница? – удивился я. – Если был «плюх», будет и эхо.
- Ну как же. Акцент не на самом прыжке, а на эхе.
- И что?
Он вынул из кармана часы.
- А то, что время идет, а мы только разговариваем. Приведите, пожалуйста, всех наших фигурантов в кабинет покойного князя. Скажите, что у меня есть для них важное известие. И больше ничего не объясняйте.
- А что я могу им объяснить, когда я ничего не понял? Какое важное известие? И причем тут эхо?
- Потом поймете. Ваше дело – держаться з-загадочно. Когда буду с ними говорить я, сурово кивайте. Следите за своими бровями. Они у вас на лоб лезут, когда вы удивлены. Чтоб брови оставались на месте, ясно?
- Что тут неясного? Держаться загадочно. Это раз. Сурово кивать. Это два. Брови не поднимать. Это три.
И я пошел сначала к княгине, потом к княжне, потом к князю Котэ, потом к Ивану Степановичу. Был со всеми очень загадочный, на вопросы отвечал: «Это такое известие - с ума сойдете! Не спрашивайте. Сейчас сами узнаете».
После этого все быстро пришли, как миленькие.
Кабинет у Луарсаба Гуриани был такой же полоумный, как оранжерея, как покойный хозяин дома и как вся эта семейка.
В юности князь немножко поучился в Морском корпусе. Оттуда его выгнали за неуспехи, но Луарсаб всю жизнь потом считал себя моряком. Его кабинет назывался «Каюта». Там висел спасательный круг, штурвал, белый флаг с синим крестом, на полу торчал вот такой глобус, а у стены переливался голубой водой огромный аквариум на пятьсот ведер.
Фандорин стоял ко всем спиной и смотрел на разноцветных рыб, а они из-за стекла пучились на него. К собравшимся батоно Эраст повернулся, когда вошла, самой последней, княгиня Лейла.
- Ну что еще стряслось? – недовольно спросила она. - Чем вызвана такая срочность и таинственность? Неужели против кое-кого наконец нашлись улики?
Котэ понял, на кого она намекает. Подбоченился, говорит:
- У меня железное алиби! Господин Фандорин подтвердит. А вот где, сударыня, ночью находились вы?
- Сколько можно повторять одно и то же? – поморщилась она. - Я вне подозрений. Я здесь – жертва. Это убийство меня разорило.
- Это убийство разорило вас всех, - объявил тут сыщик, повернувшись к ним.
Как они все разом закричат!
- Что-что?! (Это Котэ).
- В каком смысле – всех? (Это княгиня).
- И меня тоже? (Это княжна Нателла).
- Позвольте, я не понимаю! (Это Иван Степанович).
Сыщик обвел всю компанию мрачным взглядом. Замолчали.
- Да будет вам известно, дамы и господа, что неделю назад Луарсаб Гуриани втайне составил новое з-завещание, которое всё меняет. Убийца откуда-то прознал про это и решил умертвить владельца поместья, пока завещание официально не зарегистрировано у нотариуса. Однако последняя воля покойного все равно останется в силе, потому что завещание подписано князем и заверено свидетелем, да еще каким. Сам епископ поставил на д-документе свою подпись и печать. Убийца искал бумагу, чтобы уничтожить – я обнаружил в кабинете следы обыска, весьма неумело скрытые. Однако тайника преступник не обнаружил. А мне это удалось.
- Новое завещание? - пролепетал Иван Степанович. - Не может быть!
Лейла простонала:
- Мерзавец придумал еще какую-нибудь пакость, я уверена!
- Какой еще тайник?! – воскликнул Котэ. - И причем здесь епископ?
А княжна Нателла захлопала в ладоши:
- Ух, здорово! Ай да папочка!
Фандорин опять дождался, когда они умолкнут. Потом говорит:
- Тайник находился на самом видном месте – как у Эдгара По.
То у него Басё, то какое-то Эдгарапо, подумал я, ни слова попросту не скажет. Сам стою, держу брови, чтобы не уползли на лоб.
- З-завещание было спрятано под дном аквариума.
Вынимает из кармана сложенный лист бумаги, взмахивает им.
Я догадался: это ему лягушка подсказала, где тайник. Куда она прыгнула? На дно пруда. Зачем? А вот зачем!
Сыщик повернулся к молодому князю: