- Очень красиво, - согласился я. - Но чем стихотворение этого Бесо поможет нашему расследованию?
- К-каноническое – ничем. Но великий Басё долго работал над своим шедевром и прежде, чем достиг совершенства, несколько раз менял последнюю строчку. Дедуктивный метод основан на одной из ранних версий трехстишья. Она звучит так:
- И что? Конечно, если лягушка прыгнула в воду, будут круги.
- Смысл стихотворения получается совсем иной. Концентрация не на аудиоимпрессии, а на визуальности.
- А?
- Лягушка прыгнула. «Плюх!» - это мое сообщение о том, что сейчас будет допрос Константина Гуриани. Понаблюдаем, как по воде разойдутся круги. Если убийца – Котэ, он теперь переполошится и при своей нервозности наделает каких-нибудь глупостей. Если же убийство совершил кто-то другой, преступник наоборот успокоится и утратит б-бдительность. Мы же с вами посидим на берегу старого пруда… и может быть, закусим? Я целый день ничего не ел и ч-чертовски голоден.
Это предложение мне понравилось.
- Я бы тоже покушал, - говорю. – И в горле пересохло. Скажу Ивану Степановичу, чтобы нам накрыли стол. Так, немножко перекусить: вино, сыр, хачапури, лобио, мясо можно холодное. А, они сами знают.
- Нет, - покачал головой Фандорин. - С их стола мы ничего есть не будем. Тут и отравить могут, если убийце покажется, что мы близки к разгадке.
Я вздохнул, но спорить не стал.
Вино у меня еще оставалось. А закуски вокруг было много. Какие только плоды не росли в княжеской оранжерее! Я срезал ананас, нарвал клубники, персиков, гранатов. Красиво разложил на столе, еще и цветами его украсил.
- Садись, дорогой, - говорю. - Кушай. - На «ты» говорю, потому что за столом так надо. Встанем – снова на «вы» буду. Тост придумал. Сейчас скажу. Вино просто пригуби, чтобы не мешать твоей дедукции.
Батоно Эраст меня порадовал.
- Нет, - говорит, - теперь я выпью. Дедукция больше не понадобится. Метод «Лягушка Басё» хорош тем, что всё происходит само собой.
- Тогда про это будет и мой тост, - сказал я. - Слушай. Жила-была на свете лягушка. Звали ее Бакаки Бесо, лягушка Бесо, потому что это была грузинская лягушка. Имя у нее такое было – Бесо. То есть у него, потому что Бесо – это мужчина. Лягух Бесо – так можно сказать?
- Автору всё можно.
- Бесо сидел на берегу старого пруда. Выпивал, закусывал. Рядом другие лягушки сидели. Кто в Грузии один пьет? Хорошо им было. Шутили, смеялись, говорили друг другу приятные вещи. Восклицали: «Квах! До чего нам, лягушкам, на свете жить хорошо!». Когда уставали кушать и говорить друг дружке приятные вещи и хотели помолчать – пели песни. Песня – это молчание по-грузински. Долго так сидели. Пока не настала ночь. Потому что «квах!» лучше, чем «плюх!». А ночь когда настанет – тогда настанет, зачем раньше времени в воде топиться? Так выпьем за то, чтобы наша жизнь была приятным застольем, а не темным омутом.
Вы тоже сейчас выпейте, потом продолжу.
Я осушил свой рог, перевернул его, и вылилось три капли. Всякий грузин умеет пить так, чтобы потом вытекло три капли, не больше и не меньше. Батоно Эраст тоже выпил, но у него ничего не вытекло. Русские, когда пьют, не знают меры.
Налил я снова. Хотел научить его, как правильно вино пить, но тут в дверь начали стучать, громко.
- Господа! Откройте! Беда!
Иванэ кричал.
- А вот и к-круги по воде, - тихо молвил Фандорин.
Он быстро поднялся, отворил дверь, и первое, что я услышал, была нехорошая музыка: марш, который на похоронах играют. Знаете, да? Пам-пам-папам, пам-парам-парам-папам.
- Костя заперся у себя в мастерской! – задыхался Иван Степанович. - Стучу – не открывает! И эта музыка! Он завел на граммофоне «Похороный марш» Шопена! Господа, мне страшно!
- З-за мной! – приказал Фандорин.
И мы побежали.
- После Парижа Костя так переменился… - выкрикивал сзади Иванэ, не поспевая за нами. - Ни с того ни с сего хохочет, без причины рыдает… И взгляд странный…
- Почему странный? – обернулся сыщик. - Что с молодым князем п-происходит?
Иванэ сбился.
- Нет-нет, ничего… Не слушайте меня. Я от волнения немного не в себе. Господи, только бы всё было хорошо!
Фандорин даже стучаться не стал. Просто разбежался, да ка-ак подскочит, как ударит ногой – дверь с петель.
Вбегаем в комнату – Котэ у стола в кресле сидит. Голову вот так назад закинул, кудри свисают, глаза в потолок смотрят. Совсем мертвый, сразу видно.
- Костенька! – плачет Иван Степанович. - Что ты натворил! Господи, несчастье какое!
Так рыдал, так рыдал – я посторонний человек, и то сердце разрывалось.
А Фандорин, черствая душа, не заплакал, не перекрестился, даже не вздохнул. Первым делом выключил граммофон. Подошел к столу.
Там лежал больший чистый лист бумаги, Котэ на таких своих уродов рисовал. Еще рог, пустой. И три красные капли. Фандорин их пальцем потрогал, понюхал.
- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.
Я вздохнул:
- Эхе-хе-хе… Вот и прыгнула в воду лягушка.
Иванэ на меня с испугом посмотрел.