Левитан

Убийца с глупой усмешкой, для которого приятнее всего было воспоминание о предрождественском убое поросят (как животное визжит и кричит, как потом содрогается; еще ребенком он во время заклания держал поросенка за задние ноги), «шупо» (Schutzpolizist[47] во время войны) с натянутым юмором, малолетний братоубийца, который все время о чем-то говорит, взломщик, который любит природу и которому ее не хватает, бывший партизанский курьер корпуса, хотевший сбежать нелегально за границу, старый вор-рецидивист… Я уже слишком много знал об арестантских категориях, поэтому повторяющиеся примеры наскучили, особенно тот сорт «частных» уголовников-любителей, которые распускали хвост (дескать — мы не повинны перед государством) и презирали политических, отравляли им жизнь доносами, выходили на свободу по нашим спинам и возвращались в тюрьму, где политические заключенные вновь становились их естественной добычей (один обвинил меня в том, что я, дескать, за то, чтобы китайцы пришли в Югославию).

Мало зерен я собрал в этом плевеле, который уходил, приходил, обустраивался, болтал и бранился — и, как курица в курятнике, искал выход там, где его нет: тогда нас было уже достаточно тяжело провоцировать их несложными методами. Тот, что убил жену скамеечкой (бил ее по заду и разорвал ей артерию между прямой кишкой и половым органом, так что она слегла и истекла кровью), был полон деревенской мудрости из поговорок. Взломщик восхищался красотами нашей страны. В здании напротив тюрьмы кто-то учился игре на баяне, хриплые звуки часами и часами резали нам слух каждый день.

Нигде так не хочется одиночества, как среди людей, которые тебя выводят из себя, а ты им этого не смеешь или не хочешь показывать. Ты никуда не можешь уйти, никого не можешь прогнать.

Грубая похабщина, резкая матерщина и взаимные оскорбления да глупая болтовня.

Учитель не сориентировался, и я его однажды едва спас из западни, расставленной убийцей. Он пытался поучать окружающих. Он даже не понял, как близок был к тому моменту, когда уже всем надоел, и они только ждали, кто ему «подправит зубы» (чтоб они у него колонной по четыре с музыкой из зада вылезли).

Среди уголовников иногда воцарялись весьма «передовые» настроения, они ссылались на равноправие при социализме, на права «рабочего человека» и намекали, что политический реакционер и антинародный элемент этого не понимают. У меня было достаточно воображения, сил и времени, чтобы в своем окружении таких птичек довольно быстро присмирить (по принципу волчьей стаи; сначала — в одиночных боях победить одного за другим «самые сильные элементы» и захватить лидерство, но в течение всего процесса отслеживая, чтобы не нажить себе нескольких противников одновременно; также правило «разделяй и властвуй» очень полезно; физическая сила, разумеется, тоже не без пользы, но главное — надо разыгрывать их себялюбие, играть на страхе и тщеславии, потихоньку сколачивать группировку — лучше всего качественное меньшинство, — выстраивая ее исключительно на прибыли и убытках индивидуумов, которых для этого необходимо, естественно, изучить и узнать, до дна). Когда последний претендент на лидерство в тюремной камере покорен, это еще не конец борьбы за власть (которая необходима, поскольку если не будешь управлять ты, то будут управлять тобой, если не подчинишь себе, то подчинят тебя), лидерство (впрочем, абсолютно невидимое, лишь ощущаемое — и самые простые люди его часто вообще не чувствуют, Поскольку никогда не произносится ни словечка об этом) — нужно закрепить их в отдельных схватках, которые еще случаются, а если нет — их следует спровоцировать. Ведь какой-нибудь соперник может затаиться и ждать свой шанс. Такого нельзя выпускать из поля зрения. Как лидирующий самец обезьяны не удовлетворится победой над соперником, покуда тот не поднесет ему контрибуцию — бананы или не подставит ему зада, — так надо и своего соперника поставить на колени.

В тюрьме можно наблюдать внутреннюю демократичность только между равными и умными; среди других же категорий царствует жесткий тоталитаризм. Кто пытается быть демократичным с неправильными людьми, пропадет. Также погибнет и тот, кто не в том месте и не в то время попытается действовать тоталитарными методами. Разное окружение, разные люди — разные общественные формы.

Когда я сидел вместе с умными людьми, мы устроили для себя из самого тяжелого заключения дом равноправия. Но когда я очутился в осином гнезде людей без мозгов, насильников, истериков и человекоклопов, необходимо было ввести диктатуру сильной руки. Поэтому пусть никто не говорит мне о каких-то системах правления, которые можно было бы перенести из страны в страну. Абсолютно не верю я и в то, что нацизм подчинил себе Германию — по-моему, тогдашний немец искал что-то подобное, в любом случае что-то мощное. И фашизм Муссолини не был случайным, ведь произошел он из учения левых. Но и сильные идеологии правых не одинаковы в двух странах.