Лев пробуждается

Потом, словно благословенный дождь, из тьмы появились всадники, понукая понурившихся коней к королевскому шатру. Они были шотландцами, и стража отнеслась к ним с подозрением, но в конце концов их предводители, чумазые от пота трудной поездки, предстали пред ликом короля.

Хотя шотландские нобили граф Патрик Данбарский и Жильбер д’Умфравилль, граф Ангус, и претендовали на то, что они такие же англичане, как сам Эдуард, тот смотрел на них с озлоблением, не доверяя ровным счетом никому. Они увидели синеву вокруг его глаз, зловеще набрякшее веко и перешли к делу без экивоков.

— В тринадцати милях, — провозгласил Данбар.

— В Каллендарском лесу, — присовокупил д’Умфравилль. — Под Фолкерком.

Эдуард позволил себе улыбнуться. Вероломство, как всегда, пустило свои козни в ход, и он отыскал Уоллеса.

Глава 12

Каллендарский лес, близ Фолкерка

Праздник Святой Марии Магдалины, июль 1298 года

Они пели, напомнив Хэлу, как он последний раз слышал голоса, воздающие хвалу Господу, — в Стерлинге, когда они сладостно разносились в воздухе, напитанном запахами взрытой земли и свежей крови, смрадом лошадиного и человеческого дерьма и пронзительной, тонкой едкой вонью страха.

— Брабантцы, — со знанием дела проворчал Сим. — Справляют мессу.

Вся английская армия справляла мессу посреди красочных шатров, будто никуда и не торопилась. Она нахлынула, словно исполинская неспешная волна, излучая ощущение такого числа и мощи, что люди вокруг Хэла заерзали в седлах, обеспокоенно переглядываясь. Стратерн и Леннокс, увидел он, Ментит и Стюарды задвигали челюстями, пытаясь выдоить слюну в пересохшие рты.

Были здесь и свиты Каррика и Комина, заметил Хэл, но ни единого человека графа Бьюкенского, кого-либо из Баденохов или Брюсов. Уоллес увидел, как вытянулось лицо лотианского государя при взгляде на крохотную — Гвозди Господни, да просто жалкую — месни шотландской конницы.

«Истинно так, юный Хэл, у тебя есть основания для беспокойства», — с горечью подумал он.

У них у всех есть веские причины не казать сюда и носу, не меньше, чем у Бьюкена, который лично привел своих людей не одну неделю назад, взгромоздившись в седло, как мешок мокрого зерна, издерганный, как мокрый кот.

— Душой я с вами, сэр Уильям, — заявил он, — но я должен поддержать порядок на севере.

— А надо ли его поддерживать? — возразил Уоллес, а Бьюкен лишь улыбнулся, пренебрежительно взмахнув ладонью.

— Порядок нужен всегда, — вежливо ответил он. — Храни вас Господь и держи англичан в отдалении. Кстати, где они?

— За пеленой поднятого ими дыма, — лаконично ответил Уоллес и проводил взглядом уезжающего Бьюкена, неустанно бросавшего взгляды то влево, то вправо. Высматривает лотианского владыку, подумал Уоллес, так что мне ведомо, какие дела влекут Бьюкена и куда. Ну, хотя бы его раздор с женой и ее новым любовничком — искренний, хоть и эгоистичный повод, а не какая-то убогая отговорка, как у других.

Но их отсутствия не могли не заметить нобили, набравшиеся духу прибыть в своих изысканных убранствах верхом на облаченных в доспехи конях — в том числе нескольких устрашающих и дорогих дестриэ, — чувствуя, как их недра того и гляди дадут течь.

Nun bitten wir den Heiligen Geist
Um den rechten Glauben allermeist…[77]

Ветер доносил песнь то громче, то тише, постоянным напоминанием о том, кого привел Длинноногий. Тридцать тысяч, говорили иные, такой большой армии еще свет не видывал. Но не сейчас, возражали здравые умы, ибо от нее осталось не больше половины.

Однако даже этого более чем достаточно, и Хэл видел, что нобили это понимают. Брабантцы, гасконцы, валлийские пикинеры и лучники, уверенно доносили лазутчики, а сверх того три тысячи тяжелой кавалерии. У нас же десять тысяч человек, уныло думал Хэл, и только пятьсот из них верхом, и далеко не все они способны тягаться с английскими рыцарями, если судить по его собственным людям — двум десяткам закаленных бойцов на крепких малорослых гарронах, вооруженных самострелами, бердышами, кинжалами и топориками, в куда более слабых доспехах.

Dass er uns behüte an unserm Ende,
Wenn wir heimfahr’n aus diesem liende[78].

— Христе, абы оные уж измолкли, — произнес голос, преисполненный страха. Хэл обернулся; сэр Уильям Хей Лохварретский поднял было руку утереть рот и лицо, но вспомнил о своей железной рукавице и опять уронил ее.

— Что они распевают? — вопросил Рамсей Дальхузийский. Цвет его лица в обрамлении бацинета напоминал испорченное нутряное сало.

Kyrieleis![79]

— Не ведаю, — лениво усмехнулся Уоллес, — але заключаю, же покончили, сиречь сие великого значения не имет.

— Вы могли изведать, — отозвался хриплый голос, — иже призывают Духа Святаго защитить их. Такоже сие первый из нескольких стихов, сиречь они еще не покончили.