Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

И это в условиях фантастической инфляции. За наши пять лет все подорожало в десять раз, а зарплата увеличилась в несколько раз, тогда я как сторож получал три-четыре, сегодня Люся получает десять тысяч лир, в то время, как неделю назад мы, отмечая мой последний гонорар в пятьсот долларов, выложили за один обед в китайском ресторане пять тысяч лир.

Продолжаю 19 мая

Опять был захвачен работой, обновил экспозицию в отеле "Плаза", сделал новую большую форму, почти метровую, для отливки в бронзе. Но вот три дня лежу - прострел, начинаю отходить, в лучшем смысле. Сейчас звонил с выставки один бельгиец, желает купить маленький мрамор, - это почти яйцевидная форма, срезанная по вертикали, с ликом внутри, очень красивая. Я назначил недорого - 1000 долларов. Бельгиец желает торговаться.

Все еще продолжаются хамсины, и переносим их все тяжелее психически, если не избавимся, то перекусаемся через несколько лет насмерть. С каждым годом растет депрессия и агрессивность под вой песчаной пурги.

В безумном нашем времени кажется невозможным обрести душевный покой, уединение, выскочить из человеческого муравейника, но я надеюсь обрести уединение не только формальное, как сейчас, но и физическое, нужны только хорошие деньги. Тогда в любой стране покупай себе особняк с мастерской, со всем необходимым, вплоть до станков, литейки, и т.д.

Вкалываю на совесть, но уже сказывается непрактичность, особенно на завершающей стадии: продажа. Извечное противоречие, - чтобы жить, и делать новые вещи, надо продавать. Рынок же, пользуясь твоим положением, дает минимум, если отказываться, значит, остановиться. Продавать - стыдно и унизительно, не только потому, что обесценивается труд, а потому, что тем самым ты сам отступаешься от собственной художественной первичности, неповторимости.

Так бывало прежде, так и со мной, и нет никакого иного выхода, как подчиниться рынку, а это значит, что накопление некой значительной суммы весьма проблематично.

20 мая 1980

Иерусалим

Дорогая Миля! Позади два года молчания. Прости, если можешь, за все, - хамство мое, и все прочее.

Три дня назад сломал себе хребет в самом буквальном смысле. Не сгруппировавшись, в весьма нервном состоянии, одним махом поднял самый большой свой станок по обработке камня. Сдвинул диски, рубанул нервы. Первый день был паралитиком, второй - передвигался на четвереньках, сегодня хожу, и вот сижу за машинкой. Впервые за все годы - тайм-аут, но уже завтра отправлюсь в мастерскую.

... Хотя вру, сразу же после возвращения в Иерусалим попал в автоаварию: врезался в столб. Сплющил грудь, выбил ребро, но как только на второй день сообразил, что остался жив и руки действуют, продолжил шабрить свой первый мрамор. Тогда я врезал лик в античный римский камень, он и до сих пор у меня и один из лучших, хотя аванс за него (тысяча долларов) давным-давно получил и отдал друзьям, уезжавшим в Штаты.

Сегодня полез в папку за бумагой и обнаружил твои письма. Они потрясли меня. Прости меня, старого дурака, как можно было не переписываться с тобой? Ума не приложу. Должно быть, угар мой скульптурный совсем вытеснил остатки моего разума. Одно оправдание - этот "флюс", пользуюсь твоим термином, оказался плодотворен. Работают две выставки в самых представительных местах Иерусалима, продано почти десяток бронз, и теперь они живут своей жизнью в Америке и Европе. Но вот вчера отказался продать маленький мрамор за пятьсот, и сегодня с утра проклинал себя. Глупо, но страсть как тяжко расставаться с мраморами, потому и назначаю дурацкие цены. Да и как было соглашаться, да еще по телефону, когда последняя бронза в неделю работы была куплена за те же пятьсот. Дал себе зарок: больше не кобениться. Каждая продажа - это движение вперед, преступно торговаться, тем более из сентиментальных соображений. Мало ли, что вещь уникальна, пока ведь известна эта истина мне, и, быть может, покупателю, который был рад выложить наличность без разговоров за кусок камня безвестного автора. Как видишь, я еще не совсем успокоился, да и не поумнел за эти годы.