Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

Всю дорогу, сидя за рулем, почти три часа, это - сто восемьдесят километров трудной дороги, слушая неторопливые байки Руди, я невольно возвращался к впечатлениям его от моих работ...

9 апреля 1978

Продолжаю... За пять дней не нашел времени сесть за машинку: был прикован к камням, были гости из Хайфы и Иерусалима с кучей детей, но прежде всего были камни. Наконец-то вытесал "Рок-Покойная", казалось, законченный более месяца назад. "Рок", непрерывно видоизменяясь, был более податлив. Из состояния алчной жестокости, почти сатанинской агрессивности, он незаметно перешел к сострадательной мрачности без угрюмости. Он не пугает, как прежде, - настораживает, предупреждает, впрочем, без всякой надежды на успех, и потому чуть-чуть иронически сомкнуты его губы. В главном "Покойная" получилась сразу: она вся в себе, замкнута в свои глубины, ее открытые и незрячие глазницы говорили многое всем, только не мне. В них не было м о е й покойной. Уже начинал нервничать - дурной признак для художника, да тут непрестанная забота о следующем камне "Моисей-Христос". Все пытался увидеть Моисея наяву или во сне, но тьма-слепота поразила.

... И тогда я сделал то, что в прежней жизни советовал своим талантливым друзьям-художникам: поломал дурной режим. Вставал рано, бегал, разминался, часа два работал на своем скульптурном дворике до девяти, т.е. до начала рабочего дня. Благо светает уже рано, еще свежо, только море Галилейское еще в белесой дымке, и все оно как на ладошке с того места, где я бегаю. С каждым днем все более, все интенсивнее. После короткого душа - три шага, и я около камней. В одно такое утро на прошлой неделе вдруг с полной отчетливостью вспомнились впадины глаз. Через четверть часа я с радостью перевел дух. Даст Бог - поставлю там, где надлежит ему стоять, а пока он со мной: смотрит, и не смотрит, и "Рок", сращенный, неотделимый от нее, теперь тоже иной - страдающий.

В субботу вчера, уже счастливый тем, что впереди огромный свободный день, с утра поставил новый камень, хотя тут же топтались гости, и начал рубить топором. Я накануне увидел ракурс и пластический ритм Моисея в автопортрете Миши Брусиловского, репродукцию с которого прислал мне брат мой Исаак: серенькая фотография из газетки. Ракурс на три четверти. Упрямый, гневливый и сильный поворот головы вверх, нервная зоркость глаз. Разумеется, топором разом рубленый камень не мог принять, и не должен был быть подражанием автопортрета, важен был импульс, и он полностью себя оправдал. Так и сегодня мои друзья - мои наставники. Через час голова вырубилась - мощная и одухотворенная, дикая и гневливая, с упрямо открытым ртом: - Отпусти народ мой!

Я отверг прежние атрибуты Моисея. Знаменитый "Моисей" с рожками по недоразумению от неграмотно переведенного ивритского слова "карнаим", что может обозначать и рожки, и сияние. Разумеется, у Моисея было сияние над головой в определенные моменты, как о том и свидетельствует Ветхий Завет в книге "Исход". Ограничился я и вполне современной бородой, хотя это и супротив традиции. Затем мои гости вместе с семьей отправились в "Парк Ярден" раскинувшийся внизу, за нашим леском в излучинах поймы Верхнего Иордана, очень живописный, с множеством мостиков, полянок, с реконструкциями древних мельниц.

Несколько счастливых часов я тюкал топором по камню, выявляя уже обнаруженное. Когда вернулась вся орава, первый этап, топорный, был закончен. Кривизна вогнутых поверхностей идет легко, как бы сама по себе, она уже не столь очевидно геометрична, как прежде, живее и выразительнее. Как правило, мои гости, впервые увидев двуликие камни, после того, как проходит не столько удивление, сколь обескураженность, не то, чтобы от самих работ, сколь от того, что со стороны не очень уж привычно меня самого видеть в новом качестве (мало кому очевидна внутренняя логичность), начинают полушутливо прогнозировать, как скоро и в каком количестве начнет литься золотой дождь. Бывает и редкий гость, взволнованный и радостный.

10 апреля

Скверно по утру бегал, беспомощно топтался вокруг Моисея, просто дикого старика, которого непонятно зачем вытащил на свет Божий из невзрачного и скверного нутра камня, не чувствуя, не понимая его. Сегодня почти не трогал, только поточил чуть-чуть "Поэта", углубив вогнутости, отчего лик несоразмерно ощетинился, окостенев всей своей кривой рожей, бросил нож...

Стал ладить второй камень к "Моисею", прижал большой струбциной, чтобы понять вторую сторону с "Христом", - не получилось, не увидел пространства. Снял "Моисея", оставил на станке только один, нетронутый камень, так и не рискнув пробить рисунок, хотя вижу своего Учителя, его дрожащее, тонкое лицо...