Лев Кожевников. Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Говорили также, что в этом месте Пелопс насыпал пустой погребальный холм в честь Миртила и приносил жертвы ему, надеясь смягчить гнев царского возничего за убийство. Он и назвал его Тараксиппом, Ужасом Коней, потому что, благодаря хитрости Миртила, кобылы Эномая в этом месте испугались и понесли. По другим рассказам, сам Эномай приносит несчастье едущим на лошадях по дромосу. Но далеко не все разделяли и это мнение, а подобное обвинение возводили на Алкафа, сына Порфаона, убитого Эномаем за его сватовство к Гипподамии и погребенного здесь. Алкаф, утверждали они, не имел счастья на дромосе и поэтому стал злобным по отношению к наездникам, злым роком.

Известно также мнение некоего египтянина, служителя при оракуле Аммона в Ливии. По его утверждению, Пелопс получил от фивянина Амфиона какую-то вещь, чудодейственного свойства, и зарыл ее в том месте, где ныне Тараксипп, и от того, что там было зарыто, испугались лошади у Эномая и перевернули колесницу. С тех пор они пугались у всех. Этот египтянин утверждал, что Амфион, как и фракийский Орфей, был могучим магом, и что на песни к Орфею сходились дикие звери, а к Амфиону — камни, из которых он воздвиг стены Фив. Поэтому Тараксипп — дело рук Амфиона.

Однако большинство из тех, кто рассказывал про Тараксиппа, считали это прозвищем Посейдона Гиппия, Конника, потому что на гипподроме в Истме тоже имеется Тараксипп и тоже наводит на коней страх, а в Немее, в Аргосской области, никогда не было героя, который вредил бы едущим, но скала, поднимающаяся у самого поворота ристалища, красного цвета, блестящая, как огонь, внушает страх лошадям, и значит, это общее свойство во всех подобных местах.

Но Тараксипп в Олимпии много зловреднее прочих и гораздо больше пугает лошадей. В этом мнении сходились все без исключения местные жители.

...С двумя жеребцами в поводу на территории Корабельного Носа появился Главк, молодой, но уже многоопытный возница. На нем, как и на остальных, надет тонкий, до пят, хитон, через плечо на перевязи — широкий нож и хлыст.

Многочисленные складки одежды изящно подчеркивали его гибкую, сухую фигуру. Главк заметил Дамасия, и лицо его сделалось угрюмым. Оглянувшись по сторонам, Дамасий с озабоченным видом поспешил ему наперерез и остановился, делая вид, как будто уступает дорогу.

— Наш уговор... Ты помнишь? Я плачу тебе шесть мин серебром... Две рабыни. Целых шесть мин,— скороговоркой зашептал Дамасий.— Мой возница, ты знаешь его... Ксенарх. Ты должен уступить.

Главк угрюмо кивнул и отвел глаза в сторону. Оба жеребца, гнедые, в белых чулках, с длинными эластичными бабками и шелковистой, короткой шерстью, словно во сне, проплыли перед Дамасием. Он с досадой и завистью проводил их взглядом и, расстроенный, отправился к стойлу, где Ксенарх и двое рабов запрягали его колесницу. Здесь Дамасий с наслаждением сорвал досаду на рабах.

— Бездельники! Дети свиньи и обезьяны... Они все еще копаются! Не-ет, они разорят меня... Что? Собака вонючая!

Дамасий поднял плеть, чтобы еще раз вытянуть безмолвного раба вдоль спины, но внезапно пыл у него прошел, и он с ворчанием обернулся к Ксенарху.

— Где пристяжные? Почему не ведут? — Он внезапно задумался и, вспоминая, с досадой пощелкал языком.— Ах, какие кони... Какие кони! Ливийцы, чистокровные ливийцы!

Ксенарх перебил его мысли.

— За пристяжными я послал, хозяин. Ведут.

Через два стойла от них из третьего вышел возница и взялся подвязывать своему жеребцу хвост под самую репицу. На голове возницы жгутом был стянут белый платок; длинный, крючковатый нос, крепкие челюсти делали его похожим на хищника.

Дамасий тотчас дернул Ксенарха к себе и ткнул в сторону возницы арапником.

— Ты знаешь, кто эта разбойная рожа? Это Кревга, трижды будь проклят он и его семя. Он режет нос, вот так... перед самой метой,— Дамасий изобразил на руках, как одна колесница режет нос другой.— Колесо в столб и все. Конец. Стереги, не дай обойти на повороте, иначе, о боги! — он закатил глаза.— Иначе конец. Я видел не раз...

— Я знаю Кревгу, хозяин,— не слишком учтиво перебил Ксенарх и повернулся к нему спиной.

Со стороны конюшен показались двое рабов с пристяжными. Ксенарх издали взглянул на них, но внезапно, нахмурив брови, двинулся навстречу. Один из жеребцов явно прихрамывал. Дамасий, еще не понимая толком, в чем дело, поспешил следом. Но возле жеребцов хромота сразу же бросилась ему в глаза. Он с воплями оттолкнул Ксенарха, ударил наотмашь раба и сам, напрягаясь, потянул жеребца за недоуздок, пытаясь разглядеть, на какую ногу жеребец хромает.

— Собаки, дети шакалов, я выколю вам глаза! Всем, всем! Подлецы, что они со мной делают?.. Левая пристяжная, лучший мой жеребец, о боги, охромела!

Ксенарх хмыкнул на хозяина и начал со тщанием осматривать левую заднюю. Его пальцы заботливо ощупали бабку, сухожилия. Сзади, разом вспотевший, всклокоченный, задышал в спину Дамасий. Ксенарх взялся за копыто, поднял лошади ногу. Все в порядке, но копыто было горячее.

— Копыто горячее, хозяин.

— О боги!