Лев Кожевников. Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

— Да. Древнее искусство бедуинов. Даже в знойной пустыне по признакам бедуин способен раздобыть глоток воды и утолить жажду. Он может отличить след девственницы от следа женщины, познавшей мужчину, а след туземца от следа пришлого человека, и узнать его племя. Посмотри внимательнее: там, где была тропа, трава растет гуще, она иного цвета, чем та, которая на обочине. К тому же, на местах, некогда оставленных человеком, любит расти чертополох. Здесь трудно сбиться с тропы.

Хриса некоторое время молчала и вдруг рассмеялась низким грудным смехом. Смех ее показался Асамону неясен. Он бросил на девушку удивленный взгляд и пояснил:

— Это Мегакл. Кое-чему он меня научил.

— Кое-чему, да.

Она отвернулась, но Асамон мог поклясться, что в ее глазах промелькнула легкая насмешка, и смысл ее тоже показался неясен. В разговор, однако, вступать он не стал. Ему не в чем было упрекнуть себя, но в то же время ощущение ее снисходительной правоты, правоты женского всевластного начала не покидало его. Оно существовало вне их, задолго до появления в этом мире любого из смертных, как могучая животворящая сила, и если мальчик в нем еще сопротивлялся ей из детского невинного упрямства, то мужчина склонял с покорностью голову, и уготованное, сладкое рабство грезилось ему землею обетованной.

Неожиданно деревья расступились, и тропа вынесла их на цветущий, прекрасный луг к развалинам древнего святилища. Серые, прямоугольные колонны сурово вздымались среди зарослей дикого инжира, перевитые густо плющом. Кровля давно обрушилась, и только задние помещения храма, вырубленные в скале, зияли пустыми углами, сообщая всему оттенок дикости и запустения. Но сохранился бассейн в боковой части храма. Он был полон хрустально чистой, почти невидимой глазу воды. Неумолимое время пощадило облицовку и само дно, выложенное искусно камнями трех разных цветов в строгую мозаику. Упавшие листья кружились и скользили по поверхности, и это говорило, что вода тут постоянно обновляется и утекает куда-то, не переполняя краев.

Асамон огляделся.

Звенели птичьи голоса среди пронизанных солнцем светлых рощ. Густые, буйные травы были так высоки, что нежные соцветия их скользили, ласкаясь по ногам всадников, а корни и стебли стреножили коней и вынуждали спотыкаться. Все цвело вокруг и благоухало в легких струях эфира под дремотное гудение пчел. Темная зелень миртовых зарослей с белыми цветами. Душистый бледно-голубой розмарин. Ядовито-сладкое дыхание олеандра. Пахучий сельдерей с блестящими темно-зелеными листьями и белыми зонтиками соцветий. Розовый тамариск... В глазах пестрело от великого многоцветья, и густые, дурманящие ароматы трав кружили голову. Асамон обернулся к Хрисе...

Она сидела на Авре, прикрыв глаза, словно прислушиваясь или внимая чему-то, но грудь ее высоко вздымалась, и на губах дрожала странная, незнакомая ему прежде полуулыбка. Когда наконец она обратила к нему лицо, он не увидел зрачков в густой, таинственной синеве ее глаз и своего отражения тоже, как если бы она не видела его вовсе.

Он понял, что дальше они не едут, и сошел с коня, бросая на девушку беспокойные, сумрачные взгляды. Она улыбнулась и протянула руку. Асамон взялся за стремя, чтобы придержать, но Хриса не позволила уклониться. Она мягко скользнула с седла в его объятия. На мгновение он ощутил в ладонях нежную огруглость ее бедер и подвижный, гибкий стан. Ее крепкий живот, словно драгоценная чаша, приник к его животу. Груди девушки ласково коснулись его щеки, и сквозь тонкую ткань, замирая сердцем, он угадал твердую упругость сосца. Кровь разом вскипела в жилах и ударила в голову. Ему показалось даже, что травы вокруг них взялись пожаром. Но Хриса протекла сквозь его объятия, не задерживаясь, и было непонятно, как смогла она это сделать. Один плащ остался у него в руке, забытый, зацепившись краем за стремя.

Он смотрел ей вслед, как она шла. Травы волнами расступались перед нею, словно струи воды, но не никли под ногами, а подымались вновь.

На ней была надета изящная эксомида цвета пламени, сшитая искусно из тончайшего тирренского полотна. Даже легкого движения воздуха было довольно, чтобы ткань всколыхнулась, живописуя очаровательные линии тела многочисленными складками. Солнце свободно сквозило в них, довершая картину.

Хриса обернулась. Он вдруг увидел ее глаза совсем рядом со своими и от неожиданности даже отступил... Таинственная, зовущая синева будто притягивала, вбирала его в себя, и он с лошадьми в поводу покорно двинулся следом, грубо топча траву, спотыкаясь и путаясь ногами в корнях.

Хриса взяла из его руки повод и начала расседлывать Авру. Некоторое время он наблюдал за ее мягкими, гибкими движениями и, зачарованный, не мог оторвать глаз. Наконец, она сбросила наземь тяжелое седло со звякнувшими стременами, подседельник и узкой ладонью ударила Авру по шелковистому, мягко отливающему крупу, отпуская на свободу.

Коракс завистливо заржал над ухом и поддел хозяина мордой, требуя того же.