Лев Кожевников. Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Асамон изготовился и с силой башенной катапульты, как ему показалось, метнул свой камень. Еще во время замаха краем глаза отметил — скиф скользнул в сторону, открывая ему мерзавца во всей красе... Камень ударил в лоб, в шляпу. Мелькнули вверх сандалии, и работорговец молча, без единого звука опрокинулся с обломка скалы, на котором сидел, на спину. Гул пробежал по толпе. Пострадавшего бросились подымать... Не желая быть заподозренным в злонамерении убить свободного человека, Асамон старательно нападал на скифа. Расцарапал плечо. Достал шею. Для пущей убедительности он подобрал еще камень и с треском влепил его в скалу за спиной противника. Нет, он не намерен был прощать этому варвару недавнего унижения. Даже детские обиды взывали в нем к отмщению, полной мерой. И, кажется, пора было кончать.

В толпе вдруг раздался смех и веселые возгласы. Работорговца подняли и поставили на ноги. Его лицо было залито кровью, но мерзавец был жив и по-прежнему грязно ругался. Правда, едва ворочая языком.

— Эй ты, ублюдок... Бычий хвост! — хрипел он, видимо, имея в виду скифа.— Разок ты можешь ударить этого гаденыша. Р-разрешаю.

Впоследствии Асамон многократно жалел, что пропустил эти слова мимо ушей. С мечом в одной руке, держа в другой дрот, он кружил вокруг противника, выбирая удобный момент. И вдруг резко бросился вправо — метнул дрот в открывшийся торс раба. Тот успел прикрыть себя, но Асамон в молниеносном броске достал его с левой стороны мечом. И в то же мгновение он почувствовал тяжкий удар в грудь и в голову щитом. Как о наковальню. И провалился в пустоту...

Удар отбросил Асамона на другую сторону площадки. Он с трудом пришел в себя. Приподнялся на локтях. Сквозь липкий красный туман увидел склонившегося над ним отца. Мотнул головой, хотел что-то сказать. И не услышал свой голос. Ощупью нашарил подле себя меч.

Толпа ревела от возбуждения. Многие сочувствовали Асамону и осыпали скифа проклятиями и угрозами.

Раб поднял руку на свободного человека! Ребенка!

Грязный кочевник! Падаль!

Убить его!

Скиф, как и в начале боя, стоял с безучастным лицом деревянного идола, не двигаясь и не обращая внимания на широкую кровоточащую рану в левом боку под ребрами. Но мертвенная бледность уже опускалась на его черты.

Кто-то бросил в него камень... Мимо.

Второй камень ударил в плечо. Третий попал в голову... В ноги... Снова в голову...

Несчастный стоял, даже не подымая щит и не пытаясь укрыться от града камней, которыми осыпала его толпа. Он действительно походил на деревянного идола. И камни, казалось, отскакивают от него, не причиняя вреда. Это повергло толпу в еще большую ярость, а вид крови пьянил и лишал разума.

Предчувствуя смерть, скиф с неожиданной силой, какая еще оставалась в его истерзанном теле, швырнул щит в толпу, в ощеренные, свирепые лица. Тяжелыми кандалами ударил кого-то наотмашь в голову. Ударил еще... И еще. Кто-то упал...

Асамон, опираясь на меч, поднялся. Глазами с трудом нашарил в толпе своего врага. Одна мысль, одно желание гнали его вперед — скиф должен умереть. Должен умереть, хотя бы перевернулся мир!

Асамон шел за мечом, вытянув его двумя руками перед собой. Или сам меч тянул его следом? Выпад — и острое жало, разрывая живую плоть, погрузилось в беззащитную спину раба. Раб повернулся к нему и медленно, молча осел на землю. Изможденный, костлявый, со скованными накоротке руками, простертый во прахе человек.

И Асамон ужаснулся делу своих рук.

Он стоял над умирающим, чувствуя, как падает в бездну вселенской мерзости,— и не понимал, как он туда сорвался. Окровавленный меч со звоном выпал у него из руки, и мальчик побрел в сторону, к повозке, через расступившуюся перед ним толпу. Там, сзади,— он почувствовал это кожей,— склонились над поверженным. Легкое дыхание эфира донесло до слуха фразу, похожую на приговор:

— Удар торговца, а не воина.

Он не разобрал, чей это был голос, но воспринял фразу с равнодушием человека, связавшего себе петлю.

Мул почуял забравшегося в повозку хозяина и, не дожидаясь хлыста, бодро зацокал копытами по камню и повернул на дорогу.

Глава 4

Обоз Дамасия скоро нагнал сиротливо бредущую посреди дороги повозку. Когда Мегакл заглянул под полог, Асамон спал, к его удивлению, как убитый, лежа ничком на грубой рогоже. Его густые, темные волосы прилипли ко лбу. На висках еще блестели непросохшие капли пота. Мегакл заметил, что одежда на мальчике в нескольких местах заскорузла от крови. Но кровотечение, похоже, остановилось.

Он нахмурился.

— Что там? — одними глазами спросил Дамасий, не решаясь заглянуть.

— Он спит. В его состоянии это лучшее, что можно придумать.

Дамасий пожевал губами и ничего не ответил.

С наступлением сумерек голова колонны вступила в небольшой городок Летрини, который отстоял от Олимпии на расстоянии в сто двадцать стадий. Город был основан сыном Пелопса по имени Летрей. Больших зданий здесь не было, кроме храма Артемиды Элафиеи, красная черепичная крыша которого маячила сквозь зелень древесных крон.