Лев Кожевников. Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

— Ну, хорошо. Видишь этот меч? Ни у кого нет такого. Когда его рукоять ложится на ладонь, вот так... Они сливаются в единое целое, как если бы твоя рука сама заканчивалась клинком. Даже самый кроткий человек, взяв этот меч, превращается в тигра и хочет убивать! убивать! убивать!

Работорговец трижды взмахнул мечом над кустами, и крепкие ветки туи, срезанные наискось, мягко упали на землю. Сцена произвела впечатление. Достоинства меча были бесспорны, и на площадке послышались возгласы одобрения.

— Возьми его! — Работорговец схватил мальчика за руку и вложил в нее меч. Лезвие хищно сверкнуло на солнце. На нем, впаянные искусной рукой мастера, за золотой ланью устремились золотые львы. Витая рукоять заканчивалась оскаленной звериной пастью с крупным электроном в зубах.

Асамон скосил свои темные глаза на Мегакла. Наставник смотрел в сторону и молчал. Это обстоятельство задело Асамона. Слишком часто он чувствовал себя чем-то вроде мухи в паутине чужих отношений — взаимные счеты, неприязнь, недомолвки, и эта паутина нередко была соткана задолго до его появления на свет. Они все здесь, отец в том числе, играют какую-то злокозненную игру. Ему же в их игре уготована роль жертвенного барана. Объединились в желании унизить его. Низвести до раба!

От подобных мыслей у Асамона потемнело в глазах. Сейчас он сунет клинок в каменную щель, зигзагом бегущую у ног, и сталь лопнет с упоительным звоном. Мстительный холодок пробежал по телу. В это время над ухом раздался хриплый голос:

— Он испугался моего раба... сын шакала!

Асамон круто обернулся. Сквозь зубы процедил:

— Хорошо. Пусть твой раб умрет.

Работорговец захохотал, мимоходом ткнул скифа кулаком в грудь.

— Защищайся, подлое отродье, и я отпущу тебя на свободу. Даю слово.

При слове «свобода» скиф дрогнул и медленно поворотил вслед хозяину голову. Подбежал надсмотрщик и воткнул в землю подле Асамона тяжелый дрот. Теперь они стояли друг против друга в десятке шагов. Грязный, лишенный человеческого облика раб и грациозный, с нежным румянцем на щеках мальчик в белоснежном хитоне, волею судеб вдруг ставшие врагами. Но так уж устроены люди. Иногда, чтобы приобрести на всю жизнь врага, достаточно бывает косого взгляда. Но чтобы приобрести друга, надо положить жизнь, и, тогда, может быть, тебе повезет.

Асамон вырвал из земли дрот и вскинул над головой. Скиф продолжал стоять, как и прежде, вполоборота к нему, с равнодушием животного глядя в одну точку. Как перед закланием. «Он ждет смерти,— подумал Асамон.— Что ж, пусть так. В его положении это тоже выход».

И он с силой метнул дрот в раба...

Короткий хрип. Стук тяжко падающего тела. И предсмертная недолгая судорога. Мучения несчастного скоро прекратятся. Он отойдет в мир иной, где все одинаково равны, ибо бестелесны.

Но дрот со свистом ударил мимо цели в скалу. Брызнула из-под острой меди каменная крошка. Скиф продолжал стоять в прежней позе, вполоборота, с безучастным лицом деревянного идола. Он слегка лишь, на пядь, качнулся вперед, пропуская смертоносный снаряд, так что со стороны неопытный глаз мог этого не заметить.

Работорговец захохотал.

— Отличный бросок! С десяти шагов попасть в такую маленькую гору!

На лицах воинов, какими несомненно были и сыновья Диагоры, появился явный интерес. Их взгляды со вниманием обратились на скифа. «Этот раб не желает подыхать. Тем более, что ему обещана свобода»,— решил Асамон. Сжимая рукоять меча, он двинулся к скифу.

От отца Асамон многое знал об этих варварах. Но еще в детстве сам столкнулся с их дикими нравами и надолго запомнил.

...Однажды у них в доме появились чужеземцы. Человек шесть или семь. Одежда, какую они носили, в Афинах выглядела необычной: толстые, грубые кафтаны с длинными рукавами и такие же шаровары, надетые прямо на голое тело. Короткие сапоги стягивались у щиколотки ремнями. У каждого из вошедших на поясе висел меч или длинный нож, а из-за широких спин торчали луки. Дом Дамасия на целых три дня превратился в скифское кочевье. Но хлебосольный хозяин, желая укрепить выгодные связи, покорно сносил беспробудное пьянство и дикие выходки гостей. Правда, жену и старшую дочь Дамасий на эти три дня отправил к родственникам. У скифов все жены считаются общими, и вдаваться в объяснения он не желал, да и не рассчитывал, что грубые дикари правильно его поймут.

Но Асамон остался.

Во время одного из застолий Дамасий посадил сына рядом с собой. Напротив них развалился чернобородый Октамасад, главный из скифов, которому все остальные беспрекословно подчинялись. Октамасад ел много и жадно, громко чавкая при этом, и с легкостью зверя дробил в зубах крупные мозговые кости. Вина он пил не меньше. Но перед тем как взять чашу, всякий раз вытирал руки куском шерсти, который был у него привязан к поясу на бечевке.

Эта шерсть вызвала у мальчика неясное чувство тревоги, смешанное с любопытством. Скиф заметил его взгляд. Одобрительно кивнул. Потом ткнул пальцем в утиральник, что-то сказал по-своему. И постучал Асамону по макушке.