Лев

Несколько мужчин вокруг липкой лужи устанавливали в два ряда плетни, соединенные арками из колючих ветвей, плотно сцепленных между собой шипами. Постепенно плетни принимали форму овала, окружающего всю площадку, и скоро ажурный туннель на вершине маленького холма замкнулся. Он был очень низким — сводчатая кровля едва доходила до пояса тем, кто ее устанавливал, и бесчисленные колючки торчали из него во все стороны.

— Сейчас! Сейчас! — крикнула Патриция. — Смотрите!

Старик Ол'Калу отдал приказ. И тогда все разом — мужчины, женщины, дети, — кто ладонями, кто бурдюками, в которых в обычное время хранились вода и молоко, принялись поливать коричневатой теплой массой плетеный остов своего сооружения. Навозная смесь была еще жидкой и невыносимо зловонной, но она стекала, сгущалась, приклеивалась к плетням и образовывала стены, налипала и засыхала на сводах из колючих ветвей, и они становились крышей. И мужчины, женщины, дети, не теряя ни мгновения, укрепляли эти первые слои, обмазывая и поливая их все новыми порциями замешанного ими коровьего навоза.

— За несколько часов солнце все высушит и сделает прочным, — сказала Патриция. — Ну разве это не чудо?

Хотя с утра еще было довольно свежо, большие мухи уже начали слетаться жадными жужжащими роями.

— Поехали, смотреть больше нечего, — сказал я Патриции.

— Еще немножко, прошу вас! — взмолилась она. — Это так интересно.

Девочки-масайки окружили ее со всех сторон, смеясь и болтая. Вскоре она прибежала ко мне.

— Слушайте, слушайте, они думают, что мы женаты!

— Кто это «мы»?

— Ну, вы и я, — сказала Патриция.

И сделав паузу, чтобы насладиться моим удивлением, объяснила:

— Эти девочки не старше меня, но уже замужем. Так принято у масаев. И другие ждут, когда молодые воины племени пройдут испытания и смогут на них жениться.

— Кстати, где сами мораны?

— Там, — сказала Патриция.

Она подвела меня к другому краю площадки, противоположному тому склону, по которому мы пришли. Там у подножия холма и скрытое за ним теснилось стадо в квадратном загоне из колючих веток. Среди коров сверкали под лучами восходящего солнца три копья и три медные шевелюры.

— Спустимся! — предложила Патриция.

Мораны сгоняли стадо к откидному плетню из колючих ветвей, закрывавшему вход в загон. Патриция, замерев, смотрела на молодых людей. Они не удостаивали ее даже взглядом. В глазах у девочки было почти такое же выражение, — серьезное и далекое, — как тогда, на рассвете у водопоя.

— В старые времена, — заговорила Патриция тихим и как-то сразу охрипшим голосом, — прежде чем стать настоящим мужчиной и получить право на жену, моран должен был убить льва. И не издалека, не из большого ружья. А своим копьем и кинжалом.

Стадо собралось перед выходом из ограды. Но молодые воины пока не открывали плетеный заслон. Каждый выбрал себе корову и каждый острым концом копья сделал на шее животного тонкий надрез. И каждый приник губами к свежей ране, медленно глотая горячую кровь. Потом они положили на надрезы ладони, подождали, пока ранки затянутся. Коровы не издали ни звука.

— Вот и вся их пища, — сказала Патриция. — Вечером — молоко. Утром — кровь.

Плетеные ворота из колючек наконец распахнулись. Стадо двинулось на пастбище. Вел его Ориунга. Проходя мимо нас, он слизнул с губы капельку крови и лениво смерил Патрицию презрительным обжигающим взглядом. А потом удалился, великолепный, как полубог, — он, которому единственной пищей служили кровь и молоко, а кровом — навоз исхудалых коров.

VI

Патриция молчала.

— Пойдем к машине? — предложил я.

— Если хотите, — ответила она.

Мы обогнули холм. На его верхней площадке заканчивалось сооружение манийятты. Если бы я не видел, как ее строили, я бы, наверное, ее совсем не заметил. Барьер из колючих ветвей сливался с пучками травы и кустами на склонах маленькой возвышенности. Да и сама манийятта почти не возвышалась над этой усеянной шипами живой изгородью. Под солнцем она уже приобрела цвет запекшейся земли, и теперь эту коричневатую свернувшуюся в кольцо гусеницу можно было принять за капризный изгиб зарослей.

Я вспомнил, что уже не раз замечал на возвышениях, которые горбами усеивали саванну, подобные стены, рассыпавшиеся в прах. Но я не подозревал об их происхождении.

Теперь, когда мухи не осаждали меня, а зловоние вокруг рассеялось, я начал лучше понимать восхищение Патриции перед этими плетеными стенами и арками, по которым стекал, застывая, коровий навоз. Какая изобретательность! Ведь все — из ничего! И как мудро защищали эти жилища масаев от того, что их страшило больше всего на свете: от оседлости, привязанности, силы привычки. Манийятта, недолговечное убежище, непрочный кров, которое так легко выстроить и так легко покинуть и от которого вскоре не останется следов, — для вечных странников не может быть лучшего жилища!

Кихоро, привалившись к машине спиной и держа ружье в руках, пристально смотрел на манийятту. Патриция ни разу не обратилась к нему и, казалось, вовсе его не замечала.