Лев

В ночном полумраке трава на ней переливалась серебряными волнами. И в этом лунном мареве, который простирался до подножья Килиманджаро, играли дикие стада, привлеченные сюда открытым пространством, свежестью воздуха и небесным светом. Самые неловкие и самые большие животные — гну, буйволы и жирафы — медленно перемещались по очарованному кругу. Зато газели Гранта, зебры, импалы, кустарниковые козлы кружились вперемежку посреди высохшего озера в бесконечном, неведомом, призрачном хороводе. Их бестелесные силуэты возникали на ночном серебре словно выписанные китайской тушью, они прыгали, становились на дыбы, рвались вперед и останавливались, взмывали и падали и снова взлетали, и движения их были так стремительны, легки и грациозны, как никогда в дневные часы. Лунный свет завораживал их и вел в безумном и священном хороводе.

Патриция вздрагивала все сильнее и чаще в своем углу. Она сама нашла мою руку и ухватилась за нее, словно утопающая.

— А он там один! — простонала она. — Совсем один. Навсегда!

Первые рыдания ее были такими трудными, что походили на хрип. Но за ними полился плач, все свободнее и легче, по проторенному пути.

Патриция плакала, как самая обыкновенная маленькая девочка, как любое дитя человеческое.

А животные кружились в своем танце.