Летучий корабль

— Правильно, — подковырнул я, — а вдвоем мы сила, верно?

— Ох и хитер ты, батюшка, — улыбнулась бабка, — и за что я тебя такого люблю?

Вода в зеленой рюмке ровненько поплескивала от края к краю, часы с кукушкой отсчитали двенадцать ночи. Откуда ни возьмись раздался истерический петушиный крик, прославляющий новое утро. Я удивленно глянул на Ягу:

— Что это?

— Петух…

— Я слышу, что петух… Но разве петухи обычно орут в двенадцать ночи?

— Обычные не орут, — согласилась она, — а наш орет в любое время. Ходит, как по башке пришибленный. И так мозги куриные, а теперь ночь и день путать стал. Только в суп и дорога…

— Вот здорово! — обрадовался было я и приуныл — нет ни малейшей гарантии, что Яге этот суп придется сварить, а мне удастся отведать. Тем паче припомнив, кто, собственно, виноват в безумии петуха…

— Никита Иванович, — из сеней в горницу шагнул заботливый Митька, — вы бы окошечко прикрыли, погода портится, аж жуть… Сам видал, как вот такенная туча страшная полнеба закрыла! Все звездочки погасли, тока луна кое-как поблескивает. И вете-е-ер!

— Пора? — Я вопросительно глянул на Ягу, она на рюмку — вода начинала крутиться, словно кто-то невидимый размешивал ложкой чай.

— Пора. Митенька, нам с участковым по делу важному, неотложному выйти надо. Ты уж, соколик, спать не ложись, присмотри за отделением. Случись, поутру не вернемся, к царю иди, он тебя сиротою не оставит.

— Никита Иванович? Бабуля? Чегой-то вы странные какие речи при мне заводите… Ровно прощаться вздумали?!

— Ничего. — Я похлопал парня по плечу, а потом, не удержавшись, обнял по-братски. — Ты живи долго, Митя. Еремеева держись, службу не бросай, все, чему я тебя учил, — помни. Не волнуйся за нас, все будет хорошо… Бог даст — свидимся. Наверняка есть какой-нибудь рай и для милиционеров…

— Не пойму я вас… — Наш младший сотрудник оторопело хлопал ресницами, медленно опустившись на скамью. — А куда вы? Вот бы и я с вами… Что ж мне здесь-то штаны протирать?!

— Нельзя тебе с нами, Митенька… — ласково ответила Баба Яга, бережно приглаживая ему вихры. — Уж ты тут побудь. Прав сыскной воевода — молод ты… О лихом не думай, вот тебе от терема ключи, кота кормить не забывай. Сердце у тебя доброе, душа светлая, а там, глядишь, при добрых людях и разумом обзаведешься.

— Да я…

— Нет, Митя! Приказываю остаться в отделении, за жизнь дьяка Груздева головой отвечаешь. А мы… мы тоже… долго не задержимся…

— За нами не ходи, худо будет, — заключила бабка, и мы шагнули в сени, оставив молодца одного-одинешенького и, как пишут в сказках, «свесившего буйну голову ниже широких плеч». Звука разбитого стекла ни я, ни Яга уже не услышали: зеленая рюмка, не выдержав зарождающегося торнадо, покончила самоубийством, бросившись со стола на сосновый пол…

Мы вышли к воротам, несколько удивленные стрельцы сдвинули засов с калитки.

— Куда собрались на ночь глядя? — К нам ковылял сумрачный начальник стрелецкой сотни Фома Еремеев. — Того гляди дождь хлынет! Нешто дело такое уж неотложное?

— Увы, ждать нас не будут, лучше поторопиться… — Мне не хотелось ничего ему объяснять, Фома мужик правильный: поймет, в чем суть проблемы, полезет на выручку. К чему лишние жертвы? — Я там оставил Митьку за главного в отделении, если к утру не вернусь — ты присмотри за ним.

— А вы-то куда?

— Нам надо. Не трави душу вопросами, идем в интересах следствия. Постарайся, чтоб твои ребята до рассвета просидели у нас за забором.

— Темнишь ты, сыскной воевода… — недоверчиво поморщился Еремеев. — Дай-ка я тебе в дорогу десять молодцов кликну!

— Нет. И Митьке сказал, и тебе настрого приказываю — за территорию отделения не выходить! Может быть совершена вторичная попытка отбить у нас ценного свидетеля… Ждать! Утром разрешаю действовать по обстановке. А сейчас — пропусти!

Фома раздраженно повернулся на каблуках и махнул рукой. Он иногда позволяет себе некоторые вольности, но дело знает и приказы исполняет в точности. Едва мы с Ягой вышли за ворота, как ветер утих, тучи сдвинулись, и лунный свет озарил высокую черную фигуру на противоположном конце пустынной улицы…

Это было похоже на классическую сцену из американских вестернов. Кощей шел медленно, скользящими шагами, засунув руки в карманы то ли плаща, то ли балахона, столь длинного, что полы поднимали пыль. Воротник высоко поднят, голландская шляпа с пряжкой и широкими полями придавала ему окончательное сходство с Клинтом Иствудом. Я страшно пожалел, что у меня под рукой нет шестизарядного американского кольта. Не то чтобы он в какой-то мере мог нам помочь, просто соответствовал обстановке как последний штрих. Я широко расставил ноги, на манер бесстрашного шерифа, поборника законности, прикрывая плечом Бабу Ягу, словно самую прекрасную из всех мексиканок Техаса. С улицы почему-то исчезли все звуки: смолкло стрекотание сверчков, шум ветра, поскрипывание заборов, лепет августовской листвы и перешептывание звезд. Кощей остановился шагах в десяти и начал первым:

— Что, сыскной воевода, вот мы и встретились на узкой тропиночке!