Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Обычно врачи избегают слишком интенсивного общения с пациентами – на это, в конце концов, есть средний и младший медперсонал. Не из вредности; при многочисленных профессиональных рисках проще работать не с человеком, а со случаем. Доктор Рафаэль Аванесян вредным и вовсе не был; он даже не делал намеков на поборы, которые давно стали обычными для местного здравоохранения, брал лишь в тех случаях, когда сами благодарили. Он также знал за собою склонность слишком эмоционального отношения, поэтому сторонился своих подопечных даже с некоторой чрезмерностью. Впрочем, с неизвестным Адамом, доставленным голым со льда, словно какая-нибудь треска, общение было затруднено изначально – покамест пациент радовал разве что проблесками сознания, обеспокоенных родственников в ближней перспективе тоже не предвиделось, поэтому в ночь своего дежурства пристыженный заведующим Рафаэль Леонидович проведал солдатика аж дважды, с тревогой следил за развитием осложнений, а наутро даже распорядился перевести Адама из коридора в палату, отгородив ширмой, которую обычно предоставляли умирающим. Неудивительно, что новые соседи – инженер-атомщик Валерий, добрый семьянин и хороший работник, попавший в медсанчасть с ЧМТ по гололеду, пенсионер Иван Карпович с переломом шейки бедра по такому же случаю, а также рыбак и алкоголик Семен, обмерзший до ампутации стопы, назвали нового соседа попросту – Мертвяком. А вот среди сестер, заметивших такую заботу старших сотрудников о неизвестном, быстро разлетелся слух о том, что битый-перебитый и обмороженный Адам – на самом деле и не Адам вовсе, а отморозок по кличке Жмур, отвоевавший первую Чеченскую, а после кошмаривший весь район в составе ОПГ – и вот, когда с ним наконец разобрались конкуренты, доставленный в больницу братанами вместе с щедрой котлетой – засланной Аванесяну или же самому заведующему.

– Ничего-ничего, – наконец проснулся Грюнберг. – Я пью без сахара. Как ваши ученики, кстати?

– Какие? – не понял Данька.

– Вы же в школе преподавали? Я правильно помню?

Данька хмыкнул. Нет ему оправдания. Он даже в школе последний год не преподавал, вообще какой-то ерундой занимался. Истерика вокруг Яны сейчас казалась чем-то далеким и жалким, постыдным, не заслуживающим даже воспоминаний.

– Был здесь какой-то мальчонка, в этом году поступал. Все хвастался, что ваш ученик.

Данька похлопал глазами. Надо же. Кто бы это мог быть?

– Не сидится вам за библиотечной стенкой, а?… Это хорошо, – неожиданно сказал Грюнберг и улыбнулся. Слез со стола и потянулся за чашкой, Данька бросился было помочь.

– Ничего-ничего; я сам, – остановил его профессор. – А вы погуляйте и возвращайтесь. Работы у вас хорошие; может толк выйти. Как там, а? Историческая личность и культурный миф на примере эн Арнаута Даниэля из епископата Перигорского, из замка Риберак? Вы его как тезку предпочли?

– Это был мой диплом. Я изменил тему… Очень литературная, мне сказали. Сейчас – про стихи и альбигойские войны. Гавуадан.

– А, темный трубадур? Почти ничего не известно? Мда, интригует…

Грюнберг закрыл тетрадь и начал бесшумно болтать в стакане ложечкой. Не поднимая глаз, улыбнулся.

– Времени только всегда не хватает. Не только мне; вам… тоже не хватит.

– Ой! – только и пискнула на своем посту медсестра Лерочка, когда ранним утром (в маленьком городке новости ходят быстро) мимо нее прошли трое мужчин в характерно оттопыренных кожаных куртках. – Туда нельзя!

Засеменила на каблучках в палату.

Валерий, Иван Карпович и Семен спали прерывистым сном человека в казенном доме. Первым очнулся Иван Карпович, приоткрыл воспаленные веки и увидел мужика, который отодвинул ширму одновременно с полою куртки, нащупывая там что-то, а следующим движением поднес руку к лицу предостерегающим жестом молчания; почему-то не указательным, а большим пальцем коснувшись губ. К этому моменту проснулись уже и Семен, и Валерий. Мужчины молча смотрели на троицу в кожаных куртках, застывшую у ложа нового соседа. Один из бойцов для верности посветил фонариком телефона Даньке в лицо.

– Не Жмур, нет.

– Но и не наш.

Грюнберг взмахнул в его сторону рукой с тонкими узловатыми пальцами.

– Об этом очень легко забывается, – печально сказал профессор, – особенно когда оперируешь столетиями… Так и кажется, что стоишь на вершине, над ними… А они внизу, как облака. Проносятся.

Данька шагал по набережной; очень быстро, почти бежал. В голове все стучали слова Грюнберга: проносятся, проносятся. Он шел и думал так стремительно, что мысли, казалось, обгоняют постепенно поднимающийся, нарастающий порывами осенний ветер. На заливе начинались шторма. Вода билась о набережную и тоже прирастала. Бледное, умытое, до жестяной белизны стертое солнце сверкало, слепило нещадно и холодно, так продолжалось уже не первый день, но вот сегодня было тепло и просто ветер. Над городом, нарезая кольца, стрекотал вертолет.

Когда Данька подошел к своему дому, из подъезда как раз вывалились эти двое: участковый мент и зеленый человечек.